Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

Отличие либерализма от радикальных левых в том, что, хотя они обращаются к тем же самым трем элементам (либеральные центристы, правые популисты и радикальные левые), они размещают их в иной топологии: для либеральных центристов радикальные левые и правые суть две формы одного и того же «тоталитарного» эксцесса, в то время как для левых единственный настоящий выбор – между самими собой и либеральным мейнстримом, а правые «радикальные» популисты дня них – не что иное, как симптом неспособности либерализма справиться с левой угрозой. Когда мы слышим, как сегодняшние политики или идеологи предлагают нам выбор между либеральной свободой и фундаменталистским угнетением и торжествующе задают (чисто риторический) вопрос: «Вы хотите, чтобы женщин исключили из общественной жизни и лишили элементарных прав? Вы хотите, чтобы всех, кто высмеивает религию, карали смертью?», нас должна насторожить самоочевидность ответа: кто же этого захочет? Проблема в том, что такой упрощенный либеральный универсализм давно утратил свою невинность. Вот почему для настоящих левых конфликт между либеральной вседозволенностью и фундаментализмом является в конечном итоге ложным конфликтом – порочным кругом двух полюсов, порождающих и предполагающих друг друга. Нужно сделать гегелевский шаг назад и поставить под сомнение само то мерило, которое, будучи приложенным к фундаментализму, обнаруживает весь его ужас. Слова Макса Хоркхаймера о фашизме и капитализме в 1930-х годах («те, кто не желает критиковать капитализм, должны помалкивать и о фашизме»), можно применить и к современному фундаментализму: те, кто не хочет говорить (критически) о либеральной демократии и ее благородных принципах, должны помалкивать и о религиозном фундаментализме.

Как нам понимать этот переворот освободительного вектора в сторону фундаменталистского популизма? Отвечая на хорошо известную характеристику марксизма как «ислама XXI века», который секуляризует абстрактный фанатизм ислама, Пьер-Андре Тагиефф писал, что ислам превращается в «марксизм XXI века», продолжая дело жестокого антикапитализма после заката коммунизма¹⁴. Но разве недавние злоключения мусульманского фундаментализма не подтверждают старую мысль Вальтера Беньямина о том, что «подъем фашизма всегда свидетельствует о не-удавшейся революции»¹⁵? Подъем фашизма – это не только провал левых, но и доказательство нереализованного революционного потенциала, недовольства, которое левые не смогли мобилизовать. И разве то же самое не относится к современному так называемому «исламофашизму»? Разве не правда, что рост радикального исламизма в точности совпадает с исчезновением светских левых в мусульманских странах? Когда Афганистан изображается типичной страной исламского фундаментализма, кто вспомнит, что сорок лет назад это была страна с прочной светской традицией и мощной Коммунистической партией, которая пришла там к власти независимо от Советского Союза?

Даже в случае явно фундаменталистских движений есть риск упустить социальную составляющую. «Талибан» регулярно называют группировкой исламских фундаменталистов, навязывающих свою власть при помощи террора. Однако когда весной 2009 года они захватили долину Сват в Пакистане, New York Times сообщала, что они организовали «классовое восстание, воспользовавшись глубокими противоречиями между небольшой группой богатых землевладельцев и безземельными арендаторами». Идеологическая предвзятость статьи New York Times заметна в том, что в ней говорится о «способности талибов эксплуатировать классовые различия», как будто «истинная» повестка талибов связана с чем-то другим (религиозным фундаментализмом) и они просто «злоупотребляют» тяжелым положением бедных безземельных крестьян. К этому нужно добавить только две вещи. Во-первых, такое разграничение между «настоящей» повесткой и вспомогательной манипуляцией приписывается талибам извне – как будто сами бедные безземельные крестьяне не воспринимают свое тяжелое положение с «религиозно-фундаменталистской» точки зрения! Во-вторых, если «Талибан» «злоупотребляет» бедственным положением крестьян и это «вызывает тревогу по поводу рисков для Пакистана, остающегося в основном феодальным», то что мешает либеральным демократам в Пакистане, а также в США воспользоваться тяжелым положением безземельных крестьян и попытаться помочь им? Печальная подоплека того факта, что этот очевидный вопрос не поднимается в статье New York Times, состоит в том, что феодальные силы в Пакистане являются «естественным союзником» либеральной демократии¹⁶.