Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

Словом, привлекательная Турция внезапно стала непривлекательной. Так с чем же на самом деле были связаны те протесты? Важно не сводить их к идее восстания светского гражданского общества против авторитарного режима исламистов, поддерживаемого молчаливым большинством мусульман. Усложняет картину антикапиталистическая направленность протестов (возмущение приватизацией общественного пространства): главной осью турецких протестов была связь между авторитарным исламизмом и рыночной приватизацией общественного пространства. Именно эта связь делает случай Турции столь интересным и чреватым далеко идущими последствиями: демонстранты интуитивно чувствовали, что рыночная свобода и религиозный фундаментализм не исключают друг друга, а могут существовать параллельно – очевидный признак того, что «вечному» союзу демократии и капитализма грозит скорый развод.

Парадокс в том, что как раз из-за нехватки демократической легитимности авторитарный режим может иногда более ответственно относиться к своим гражданам, чем власть, избранная демократическим путем. Так как ему недостает демократической легитимности, он должен узаконить себя, предоставляя гражданам услуги и руководствуясь следующей подспудной логикой: «Да, мы не избраны демократическим путем, но в результате, поскольку нам не нужна дешевая популярность, мы можем сосредоточиться на реальных потребностях людей». И наоборот, демократически избранное правительство может в полной мере использовать власть в узких частных интересах своих членов, у них уже есть легитимность, обеспеченная выборами, поэтому они не нуждаются в дополнительной легитимации и могут спокойно делать то, что хотят, а недовольным говорить: «Вы же нас выбрали, а теперь уже слишком поздно».

Здесь следует избегать эссенциализма: у протестующих нет единой «реальной» цели, к которой можно было бы свести общее чувство недовольства. Нельзя сказать, что люди в действительности выступают против глобального капитализма, против религиозного фундаментализма, за гражданские свободы и демократию. Большинство участников протестов знакомы с изменчивым чувством беспокойства и неудовлетворенности, которое подпитывает и объединяет частные требования. Фраза Гегеля о том, что «тайны древних египтян были тайнами и для самих египтян», в полной мере относится и к сегодняшним египтянам: борьба за интерпретацию протестов – не просто «эпистемологическая» борьба, борьба журналистов и теоретиков вокруг истинного содержания протестов, это также «онтологическая» борьба, борьба за сам факт, идущая в самом ядре протестов: борьба ли это с коррумпированной городской администрацией? или борьба с авторитарным исламистским режимом? или борьба с приватизацией общественного пространства? Вопрос остается открытым, а ответ на него даст продолжающийся политический процесс.

То же самое касается пространственного измерения протестов. Уже в 2011 году, когда протесты вспыхивали по всей Европе и на Ближнем Востоке, многие наблюдатели утверждали, что не следует считать их проявлениями одного и того же глобального протестного движения, что каждый из них – реакция на ту или иную частную ситуацию: в Египте недовольные требовали свободы и демократии, то есть того, что общества, где ширилось движение «Оккупируй», уже имели; даже если говорить о мусульманских странах, то «арабская весна» в Египте принципиально отличалась от «зеленой революции» в Иране, поскольку первая была направлена против коррумпированного прозападного авторитарного режима, а вторая – против авторитарного исламизма. Легко заметить, как такая партикуляризация протестов помогает сторонникам существующего мирового порядка: угрозы глобальному порядку как таковому нет, есть лишь определенные локальные проблемы.