Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана

Не помню, сколько мне было лет, когда я начала прихорашиваться специально для него – браслет, слишком свободный и то и дело спадавший с запястья (я до сих пор постоянно теряю украшения и ищу их), волосы, собранные в тугой хвостик. «Зря ты прячешь лицо». Лет семь, наверное. Он просит не говорить «прощай», от слова «прощай» у него бессонница, страхи и живот болит. Он долго ходил вокруг да около, приветствие и прощание – это дело серьезное, и вести мы себя будем, как ни в чем не бывало, поболтаем сперва обо всяких мелочах. Мы сидим на коричневой скамейке возле дома, машина – та, что должна отвезти меня в Висбю, в аэропорт, – ждет. Мне пора ехать. Потом он целует меня в лоб, обнимает и говорит:

– Прощаться не будем.

В Хаммарсе он старается пробыть подольше, но в конце концов они с Ингрид тоже садятся в машину и уезжают. Когда выпадает снег, в доме уже пусто. Перед отъездом Ингрид повсюду моет полы и пылесосит каждый уголок, но спустя несколько недель, когда пустота делается очевидной, в углах и под кроватью собирается пыль, а на подоконниках появляются дохлые мухи. Мухи пробираются сюда еще летом, хотя по правилам двери и окна открывать строго запрещается. Дом такой, какой есть, утонувший в сером и неподвластный влиянию всех тех, кто приезжал и уезжал, и наполнял его звуками, дом ждал зимы и теперь раскрывается в тусклом безмолвном свете. По этому месту, по этому дому скучает он, когда живет в Стокгольме, в квартире на Карлаплан. Зима на Форё непривлекательна, она такая, какая есть, лето же старается напоказ, оно требовательное и настырное, светлое и кокетливое: «Смотри, какое я красивое, смотри на мои красные маки, и высокое синее небо, и поляны, похожие на африканские саванны».

И вот мы опять сидим на скамейке и прощаемся. Или, что вернее, не прощаемся. На скамейке всегда тень, а ветер сюда не достает. С другой стороны дома красивее, оттуда открывается вид на море. Но там мы почти никогда не сидим.

Я думаю про женщин в моей семье, про их сумки и про все те вещи, которые они носили в них. Например, бабушка, мамина мама, хранила в сумке дедушкин прах. Бабушка была румяной, кругленькой и довольно элегантной, она часто носила каблуки. Во время войны они с дедушкой и их двумя маленькими дочерьми жили в Торонто. Дедушка работал инструктором в учебном лагере военно-воздушных сил, который еще называли Маленькой Норвегией. Он располагался на Сентр-Айленде чуть южнее портовых кварталов. Целью этого лагеря было обучение норвежских военных, чтобы те потом участвовали в боях на территории Северной Норвегии. Однажды на аэродроме дедушка ударился головой о пропеллер, а спустя несколько лет умер в больнице Нью-Йорка. Опухоль мозга. Я так и не поняла, существовала ли взаимосвязь между пропеллером и опухолью мозга или это были два не связанных между собой события. Дочери у бабушки с дедом были светловолосые, бледные и худые. Я читала, что маленькие девочки вообще друг на дружку похожи – блондинистые девочки похожи на других блондинистых девочек, а девочки-брюнетки напоминают внешне своих темноволосых сверстниц – их почти не отличить друг от дружки. Так сказал один американский полицейский, расследовавший дело о похищении. Осенью 2007 года в заливе Галвестон в Техасе обнаружили тело маленькой девочки. Оно лежало в синей пластмассовой коробке – там оно пролежало не менее двух недель. Никто не знал ни кто она, ни почему она лежит в этой синей коробке. «Наша жизнь – это дать имя», – писал Гюннар Бьорлинг. Я помню, как американский полицейский, который руководил расследованием, дал малютке имя Бейби Грейс и сказал, что расследование осложняется тем, что все маленькие девочки похожи друг на дружку.

Вот только маленькие девочки не смотрят на других маленьких девочек и не думают, что вот она – да, похожа на меня. Они думают, что на них никто не похож, «я такая одна-единственная во всем мире».

По окончании войны, заходя на борт первого корабля, идущего домой, в Норвегию, бабушка везла с собой самый удивительный багаж. Она везла скорбь и апельсины, дочек и чемоданы и черную лакированную сумочку с полукруглой ручкой и замочком, который щелкал каждый раз, когда бабушка открывала или закрывала его. И еще она везла урну с прахом. Когда судно пристало в Бергене, девочки принялись бросать апельсины тем, кто пришел встречать американский корабль.

ОН У меня лишь один глаз, и на этот факт я смотрю без радости. Через несколько месяцев меня положат в больницу в Висбю и прооперируют. Они говорят, зрение ко мне вернется. А пока я способен почти только на то, чтобы сидеть тут и слушать музыку. Это потрясающе, ты понимаешь, потрясающе, что я годами собирал все эти… все эти кни… музы… все эти пластинки вот тут, на полках.