Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро

Она смотрит на телефон – не позвонить ли еще раз вниз? Машина уже должна быть здесь. Она беспокоится за Гейбла – ждать в пустыне, под палящим солнцем – нелегкое бремя для человека в его возрасте. С каждым днем он выглядит все более и более изможденным. Как и ей, ему все труднее сохранять энергию; как и она, он оживает лишь тогда, когда включаются камеры. У нее и в мыслях не было заставлять его ждать, и он, кажется, знает это. Понимает, как ей нелегко. Знает: ты не хочешь навредить. Ты стараешься отвести неприятности. Она тянется к телефону и уже собирается повернуть диск, но обнаруживает на пальце проволочную сетку. Пытается стряхнуть, потом поворачивает, одновременно выкручивая палец, но лишь сильнее сжимает кончик, и вот уже под проволокой проступает тонкая полоска крови. Она сидит с пересохшим ртом, глядя на палец и не зная, что делать, держа ногу на бутылке, наблюдая, как красная полоска набухает, как срываются и падают на простыню капли, как они растекаются и смешиваются, словно акварельная краска. Что делать с проволокой? Как остановить кровь?

От отеля до озера Пирамиды час езды. Она представляет, как мрачнеет день, как собираются, обещая дождь, тучи. И все ждут ее. Но что бы ни обещало небо, в пустыне в любом случае невыносимо жарко. Она не может даже представить себя там, в этой духоте. Но опаздывает Мэрилин не поэтому, не из-за погоды. Причина далеко не так проста.

Конец сентября 1960-го: съемочная площадка «Неприкаянных», озеро Пирамид, штат Невада

Она снова и снова слушает указания Ли Страсберга: установи контакт с памятью об эмоциях, помни, что ты чувствовала, держи их под рукой, будь всегда в эмоциональной готовности.

Она стоит на сухом дне озера Пирамид, одна перед выстроившейся полукругом съемочной группой. Впереди долгая сцена, в которой Розлин кричит на всю широкую равнину, окруженную заснеженными горами Сьерра. Позади нее операторский кран. На ней джинсовая курточка и «ливайсы»; обдумывая текст, она потягивает концы воротничка своей белой рубашки. Ей не совсем понятно, как играть сцену. Есть логика последовательности, и она должна подчиняться ей, но есть еще и подсознание. Игра, слышит она голос мистера Страсберга, это не то, что ты делаешь. Это то, что происходит. И вот она стоит, готовясь сыграть сцену, которая может стать душой картины, глядя на Розлин из культурного мира, частью которого стала в Нью-Йорке, но не до конца веря, что ей удастся найти контакт с тем эмоциональным миром, важность которого особенно подчеркивал Страсберг.

По сценарию от нее требуется повернуться и в отчаянии прокричать поймавшим лошадей мужчинам, что они убийцы. Ее последний монолог – призыв сохранить все как есть, не дать миру рассыпаться. Здесь не будет крупных планов. Будет только женщина, пытающаяся удержать равновесие в мире, который несется слишком быстро…

Артур нервно расхаживает туда-сюда, говорит что-то Хьюстону, пишет, потом, наклонившись к режиссеру, показывает ему планшет. Гейбл сидит в режиссерском кресле, том самом, на котором написано ее имя. Запахивает плотнее куртку; глаза его прячутся в тени громадной шляпы. Его протянут по дну озера на веревке – он настаивает на том, что сам исполнит все свои трюки, – и впервые за последние три месяца он выглядит по-настоящему изможденным. Утром Гейбл сообщил, что его жена Кей ждет ребенка. Известие об этом, должно быть, подкосило его и даже, может быть, напугало. Тем не менее он держался бодро, с искренней радостью отвечал на поздравления, жал руки и обнимался. Потом устроился в кресле и уже почти не вставал. Только смотрит под ноги.

Все собрались возле камер, ждут инструкций. Мэрилин стоит на месте, стараясь держаться в роли, пока режиссер не даст команду. Хьюстон исчезает за шторой в кузове грузовичка, кашляя как фырчащий мотор. Скорее всего, проверяет, правильно ли установлены камеры, соблюдены ли ракурсы и, вообще, все ли в порядке.

Артур все расхаживает взад-вперед, понемногу смещаясь к Пауле. Они почти не разговаривали с тех пор, как разошлись по разным комнатам. И не то, что она злится или чем-то недовольна. Ей просто нечего сказать. Артур же сохраняет дистанцию, стараясь не дать повода для вспышки. Он, похоже, уже готов к тому, что картина провалится, и заметно нервничает. Боится, что в эти последние дни она сломается перед камерой. Артур говорит что-то Пауле, та, как всегда, сдержанно кивает и, повернувшись к Мэрилин, делает жест ладонями, призывая успокоиться. Какое странное приятельство: Паула никогда Артуру не нравилась, Страсбергов он считает сектантами, а теперь вот пытается сблизиться с ней. Неужто действительно так сильно волнуется? Неужто еще не заметил, что камера почти всегда придает ей уверенности?

Поднимается ветер. По песку крадутся тени. Мэрилин остается на месте. Пританцовывает. Трясет руками. Разминает шею. Снова и снова повторяет текст. Как тряпичная кукла, ждущая команды ожить.