Неприкаянность

Свет на женщине. Город.
Утро лезет из жил.
Сердце бьётся у горла,
объясняя, что — жив,
что, тоской начиняясь
в этой клетке из стен,
не спеша начинаясь,
зарождается день
неизменной, прогорклой,
как судьба и вина,
стопкой воздуха горькой
перед стопкой вина.
Тихо боль завывает,
словно пёс на цепи.
И глаза застывают,
как озёра в степи.
Целый день, словно тени,
этой болью трубя,
мы проходим сквозь стены,
уходя от себя.
Но, как кровного брата,
эта странная боль —
возвращает обратно
на свиданье с собой,
чтобы, временем сбитой,
в слоновьей тоске,
словно сломанным бивнем,
вспыхнуть словом в строке.

Пер. Ефим Бершин

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ОТЦА

Ты спал. И в этом нервном сне
ты был испуган, нем, как рыба,
как мина накануне взрыва
в тревожной, зыбкой тишине.
С невыплаканною тоской
ты спал, как одинокий ворон.
А я себе казалась вором,
уже укравшим твой покой.
Благодарю. За всё. Подряд.
За всё, что мне испить досталось,
тебя благодарю. За малость.
За голос, за улыбку, взгляд.
Я видела: ты спал! Во сне
ты был и небыл. Всё — напрасно.
Твоё отсутствие ужасно,
как сон на смятой простыне.
Зачем ты вышел из реки
судьбы, её руки не стиснув?
Зачем усталым шахматистом
играл с судьбою в поддавки?
Отец и мать — родные пятна,
родимые. Но я — одна.
А муж и мужняя жена
лежат крест-накрест, как распятье,
на коем я водружена.

Пер. Ефим Бершин

СЛАБОСТЬ

Ты говорил то и дело,
что тело —
лишь одна из твоих примет,
а тебя — нет.
Есть лишь один заблудившийся призрак,
по которому запросто воссоздаёшь
всё, что было. Точнее, — его признак.
А если ещё точнее — ложь.
Пустота проявляется медленно, как на пленке, —
словно воздух в дублёнке,
обретая лишь форму и формулу,
что земля состоит из песка —
форменная
тоска.
Что с каждым взмахом ресниц око
становится частью лица, как окна
становятся частью дома.
А душа в темноте — бездонна,
и вмещает в себя другую душу.
Так до утра,
пока, как корабль на сушу,
душу не выбрасывает волна страсти.
Это — как застенчивое «здрасьте»,
обращённое к голому в бане
с прибавлением имени-отчества.
А душа — одна,
как дурак в нирване.
И утро — ад одиночества.
Ты говорил, что день —
тень
невыносимого бытия,
сотканного из лжи.
А я?
Скажи.
Да, ликующий вечер в себе таит
ожидание встречи, и так томит
запах памяти плоти, что страшно даже.
Но душа — всё дальше.
Да, колотится в горле пульс,
словно ищет выход душе из тела.
Только дверь заколочена.
Дом твой пуст.

Пер. Ефим Бершин

ПЕСНЯ О НЕПРИКАЯННОСТИ