Неприкаянные

Налетала сотня Орынбая на разные аулы, грабила всех, но чаще всего наведывалась в Айдос-калу. Раненый бык манит зверя. Запах крови разносится по степи: и сбегаются отовсюду шакалы на пиршество. Сами повалить быка они не могут, его валит волк, а вот урвать от добычи шакалы способны. Кружат, повизгивают, пощелкивают алчно зубами, ожидая, когда насытится серый и можно будет вцепиться в бычий хребет. Живого еще растаскивают по кускам.

Раненым быком считал Айдоса разбойный Орынбай. Кружил возле аула старшего бия, вглядывался, принюхивался, не пахнет ли кровью.

Время от времени наведывался разбойный бий в камыши. Проверял, сидит ли там волк степи — правитель Кунграда. Подсчитывал глазами лазутчиков, много ли у него джигитов: не убавилось ли, не прибавилось ли? Что тридцать голов снесли хивинцы, знал — следил за стычкой у рощи. Не больно смело вели себя кунградцы. Могли потерять и пятьдесят голов. И все же кроме кун-градцев кто мог еще повалить этого быка Айдоса? Никто. Потому, думалось, Орынбаю, пусть стараются кунградцы, пусть морят голодом этого хана каракалпакского, а Орынбай подождет. Его время наступит. Надо лишь держаться около Айдос-калы, зорко следить за волком и быком.

Маман-бий тоже посылал к Кок-Узяку своих джигитов. Дознаться хотел: кто с кем воюет? Брат ли с братом или правитель с правителем? Если брат с братом, их помирить можно. Если хан с ханом — о мире не заикайся. Сообщали джигиты разное. По-разному судили люди. Одни говорили, что из- за ненависти младших к старшему идет борьба. Другие же, пробравшиеся в камыши и в Айдос-калу, склонны были винить в кровопролитии ханов. Говорили: «Не сам Бегис идет на Айдоса, а толкает его Туремурат-суфи».

Маман и сам считал, что виноваты во всем ханы. Но вот донесся до него слух, что покинул камыши правитель Куиграда, вышел вроде из войны, мира хочет; Бегис же, говорили, остался на берегу Кок-Узяка драться с Айдосом до конца.

Забеспокоился Маман. Не в ханах, выходит, дело, — в кровной вражде. Но как унять эту вражду? Самому поехать к Айдосу, убедить его помириться с Бегисом? Уговорить простить младшего брата за содеянное по глупости. Молодость ведь неразумна. Но послушает ли его старший бий? Поймут ли бескорыстность Маманова шага? Бии-то все ищут выгоду для себя, о покое степи мало думают. Со стороны бы кто дал совет Айдосу, тогда, пожалуй, старший бий задумался бы.

Решив так, оседлал коня Маман и поехал к казахам. Он и до того намеревался вместе с Мыржыком поклониться соседям, рассказать о своих бедах. Но Мыржык хоронил тестя, и теперь ехать надо было одному. Может, это и к лучшему было. Мог молодой бий горячностью своей насторожить соседей, а к чему настороженность в таком деле? Здесь спокойствие нужно, доверительность и доброта.

Далеко в степь казахскую не стал забираться Маман. Жил за Жанадарьей Седет-керей — известный бий Малого жуза, старейшина рода, к нему и свернул Маман. Невелик был ростом казахский бий, по пояс Маману всего лишь, лицом — дитя, сединой — старик. Да Ата-бий, как называли главу рода казахи, и был стариком. Годы свои не считал, но набежало их, наверное, около ста. Прежде, в молодости, высоким и сильным был бий, время высушило его, рост поубавило, но не поубавило время мудрости, памяти не отняло. Умнейшим считался в казахской степи Ата-бий. А ум не бесценное ли богатство, не россыпь ли золотая? За зернышками золотыми и приходили к Ата-бию степняки.

Старик встретил Мамана как друга. А другу откажешь ли в помощи? Подумав, решил Ата-бий:

— Поедем, Маман, к вашему Айдосу. Разбудим словом доброту его сердца. Братство не в доброте ли?

Усадили старика на одногорбого верблюда.

Сын Ата-бия, Айтуган-батыр, оседлал чалого скакуна, крупного, сильного, другой бы не понес пятипудово-го джигита, взял за повод верблюда.

— Маман, — сказал Ата-бий, — ты знаешь, где стоит Айдос-када, показывай дорогу. И не ошибись.

Когда-то Ата-бий видел на празднестве Айдоса, молодого, красивого, могучего. Как молодой турангиль, расправивший ветви, поднимался ввысь сын Султан-гельды. И светлую дорогу нарек ему казахский бий. Великую дорогу.

«Споткнулся, что ли, Айдос или свернул с верного пути? — думал Ата-бий, покачиваясь на своем одногорбом верблюде. — А если свернул, заметил ли ошибку? Понял ли, что идет не той тропой, что прежде?»

Издали и трудное кажется легким, черное в дымке дня светлеет. К простому подготовил себя Ата-бий. А когда приблизился, не увидел простого, увидел сложное. Черное увидел вместо светлого.

Стена окружала Айдос-калу. По стене ходили нукеры, сверкали на солнце их мечи.

Остановил своего скакуна Айтуган-батыр. За скакуном остановился и одногорбый верблюд.

— В город нас не пустят, — сказал Маман. — Нукеры стреляют во всякого, идущего к воротам.

— Мы не воины, мы идем с миром, — ответил Ата-бий. Он вынул из- за пазухи два белых платка и подал их Маману и Айтуган-батыру. — Поднимите выше, пусть видят нукеры доброту наших намерений.