Неприкаянные

За стенами или за бархатными занавесами зазвучала музыка, нежная и чарующая. Из двери выпорхнули девушки в красных платьях, стайкой закружились на ковре, изображая то летящих птиц, то гнущиеся под ветром кусты тамариска, то сникшие стебли тюльпана. Руки их взволнованно двигались, опускаясь и поднимаясь, что-то просили, что-то отвергали, иногда гордо закидывались за голову, иногда покорно припадали к земле. Насурьмленные, нарумяненные, с множеством тоненьких косичек, извивающихся змейками на плечах, девушки были пленительно красивы. Взгляд их черных, горящих таинственным пламенем глаз обжигал, манил, обещал неведомое и неповторимое.

Степное сердце Айдоса, равнодушное к нежной красоте гаремных затворниц, не откликалось на призывы танцовщиц. Он смотрел на них холодно и спокойно. Он не хотел расслабляться, не хотел унижать себя плотским желанием. Хан, напротив, добровольно отдавался женским чарам: сквозь приспущенные веки он жадно ловил взгляды красавиц и весь, будто одурманенный, пребывал в сладкой дреме.

В самый разгар танца хан вдруг снова хлопнул в ладоши. Стайка мгновенно выпорхнула из мехмонханы. Стихла и музыка.

Несколько джигитов внесли блюда с мясом и овощами. Мясо лежало горкой и дымилось жаром. Ароматный запах чудного яства разлился по комнате.

Угощайтесь, бий! — сказал хан и первым протянул руку к бараньей косточке, оплывшей жиром. Он любил высасывать мозг из костей. Мозг нежнее самого нежного мяса.

«Какой почет и какое угощение! — подумал Айдос. — Жаль, что видят это только мои глаза и слышат только мои уши. Степняки далеко от Хивы, далеко от покоев хана».

Баранина была вкусна, и Айдос, ухватив кусок покрупнее, сунул в рот. Он умел есть мясо и делал это без стеснения. Стекавшее с пальцев сало слизнул языком, как слизывают молоко ягнята. Обглоданные косточки сложил на жестяной, расписанный цветами поднос.

Хан молчал, молчал и гость. Не смел нарушать церемонию принятия пищи словами, пусть добрыми, даже льстивыми. Похвала дастархану способна обидеть правителя. Какой-то степняк оценивает достоинства ханской кухни. Это право принадлежит одному властителю. Конечно, теперь Айдос тоже хан — так надо понимать сказанное правителем Хивы. Но не богом освященный и не народом названный, а объявленный другим ханом, для которого Айдос всего лишь подручный, наместник в степных владениях.

Угощение, как и танец, оборвалось внезапно. Айдос только потянулся за вторым куском мяса, только успел его взять с фарфорового лягана, как ляган убрали джигиты, по знаку хана или без его знака появившиеся в мехмонхане. Бий затолкнул торопливо баранину в рот и, почти не жуя, проглотил. Обед был окончен, и за трапезой короткой должно было последовать что-то другое, тоже короткое. Понял Айдос: таков характер хана. Однообразие претит ему. Он спешит жить и подгоняет других. Должно быть, и коней он постоянно меняет в пути. О слугах и говорить нечего. Вся стража дворца новая.

Когда убрали дастархан, вошел медлительный и важный Кутлымурат-инах. Его сопровождал джигит со свертком в руках.

Хан поднялся с курпачи.

Айдосу ничего не оставалось, как вскочить на ноги и смиренно застыть перед правителем.

Подарок великого хана Хорезма хану каракалпаков! — сказал инах и велел джигиту развернуть халат и накинуть на плечи гостя.

В пламени светильников, стоявших вдоль стен мех-монханы, халат засверкал золотыми и серебряными нитями. Нити искрились, будто вспыхивали, и оттого одеяние казалось живым. Ничего подобного не видел Айдос. Сердце его замерло от восторга. Горячий комок радости стал в горле. Задохнулся счастливый бий, хотел что-то сказать хану особенное, исполненное великой благодарности, но не смог произнести ни слова. Только улыбнулся. Счастье — оно безмолвно.

«Что ж я стою? — опомнился наконец бий. — Надо пасть к ногам хана, целовать полу его халата. Омыть слезами радости землю, на которой он стоит».

И он упал бы, но хана рядом не было. Торопливо уходил он из мехмонханы, и Айдос увидел лишь тень его, мелькнувшую в дверях.

Инах рассмеялся. Забавным показалось ему растерянное лицо бия. По-детски огорчился Айдос, не выразив хану своей благодарности.

— Сегодня на вашу голову, дорогой гость, села птица счастья, — сказал инах. — Никому из своих приближенных, даже визирям, его высочество не оказывает такого почета, как вам. А халат этот — дар брата брату. Мухаммед Рахим-хан делит с вами престол великой Хивы. Вы говорили: земля каракалпаков — земля хана, озера каракалпаков — озера хана, море каракалпаков — море хана. Ваша земля теперь, ваши озера, ваше море. Вы хан.

— Достоин ли? — смутился Айдос.

— Достойны. Ваша мудрость оценена его величеством, а верность Хиве — пример для всех хакимов и би-ев. Сил и благоденствия новому хану! Яша!!! — инах обнял Айдоса и похлопал по спине по восточному обычаю.

Растроганный бий ответил тем же. Птица счастья, верно, опустилась на Айдоса. Так быстро переменилось все в судьбе его, что не мог сразу степняк принять новое. Слишком велико оно было.

— Раб хана, — шептал Айдос. — Раб хана!