Неприкаянный дом (сборник)

– Ох, много, – Евдокия вторит. – Теперь-то на все хватит – и на уколы, и незнамо на что… Повезло нам. А я-то, – сощурилась, – ведь сразу, грешным делом, сообразила, да не стала уж при Соломоне. Муж этот, думаю, как рассудил? Доктор сережки показывает…

Гликерия возвратилась, прислушивается к разговору.

– А антиквар-то и рад. Богатый, а так вроде и не сунешь… А тут сам будто бы намекает. Ты только, – Гликерии пальцем пригрозила, – Соломону-то – ни-ни!

– Что ж я, глупая совсем! – та обижается. – Ни словечка не скажу.

Ариадна сидит.

– Стыдно. Как будто чужое берем.

– Тьфу! – не сдержалась. – Эта – не глупая, так другая дура нашлась. Жить-то на что собираешься? А то давай, неси обратно. Нам-то чего – богатые… Вон, – в стенку указывает, – хоть телевизор продадим. Мне-то он без надобности. Это ты у нас – любительница. Сидишь прилипши.

Ариадна всхлипнула – прочь пошла.

Гликерия вслед глядит – страдает.

– Что ж ты, Евдокия Тимофевна… Или сердца у тебя нету? Она ж о своих надеется – увидеть хоть одним глазком.

Молчит, насупилась.

– А! – машет. – Делайте как знаете. Все продавайте. Вон на толкучку несите. Хоть за три рубля…

Гликерия за Ариадной пошла – к изголовью садится.

– Не плачь, – утешает. – Деньжищи его не трудом нажитые. Откуда – трудом? В блокаду небось промышлял. А нам их Бог послал – на бедность.

– А я, – голову с подушки подняла, – не желаю таких денег. А Бог послал, так и от Него не приму.

– Господи, – крестится. – Гордость-то смири. Нам она не по чину…

– А уж это, – говорит, – мое дело. С отцом на том свете встречусь… Что ему отвечу? В блокаду, мол, нажито, на чужой крови…

– Ох, – Гликерия сдается. – Вы умные, сами думайте. Я-то чего…

Евдокия заходит. «Лекарствами больно пахнет. Проветрить, что ли… А может, компотику налить?» – «Не хочу. – К стене отвернулась. – Ничего не хочу». – «А молочка, сырку, может? Сырку-то хорошо – мягонький. Нельзя так, Антонина. Где ж это видано – на одном шоколаде…» – «Телевизор, – шепчет, – включите». – «Господи! – Руками всплеснула. – Цельный день в него смотришь… А это откуда?» – «Сюзанночка принесла».

Квартирка склеенная, у самой кровати стоит.

«Сама, что ли?» – «Сама… И снежинок своих нарезала – вон разложила повсюду…» – «Да… – Евдокия по комнате оглядывается. – Красиво стало. Будто зима…»

«Вы, – просит, – мало ли, так про долг про мой не забудьте. Двести пятьдесят рублей осталось. Сто-то ему отдала». – «Так, – опешила, – муж ведь он будет…»

«Нет. – Глазом больным сверкнула. – До последней копейки отдайте. А телевизор Сюзанночке останется. Она пускай владеет…»

Евдокия к Ариадне пошла – дверь притворила. «Чего скажу-то…» Та послушала. «Что ж… – кивает. – Значит, такова ее воля». – «Так копейки ж сущие останутся. Отдадим, а как дальше жить?» – «А может, – задумалась, – он и сам постесняется. Не возьмет…» – «Он-то?!» – Евдокия с места встала. Ушла.

* * *

Бабушка Гликерия в комнату заглядывает:

– Ну как ты, Тоня? Не холодно тебе? А мы подтопить решились. Плиту разожгем в кухне. Дверь оставим – и у тебя чуток согреется. Ты уж, – ко мне оборачивается, – собирай свои снежинки, а то тепло станет, растают у тебя.

Мама рукой ее поманила.

– Присядьте, – просит. – Ох и тошно мне, Гликерия Егоровна. Помирать, а вроде и не жила.

– Так живи, – вздыхает. – Дочь у тебя.