Как же я скучала по нему раньше. Мария Парр сказала, что скучать по кому-то — самое прекрасное из всех грустных чувств. Я ушла от него столько лет назад, но это не помогло. Я не хотела, чтобы Алекс был в моей жизни или жизни Оливии. Я не хотела, чтобы он знал, где она, как у нее дела. Не устраивал никаких свиданий и даже не рассмотрел цвета ее глаз. Всего, чего я всегда хотела, это защитить своего ребенка. Это был конец только для меня, судя по всему. Эту историю Алекс никогда не хотел заканчивать, и он не смог оставить, живя с желанием довести все до конца. Так тяжело, наверное, уходя, действительно уйти.
— Почему ты ушла? — посадил Алекс Оливию на диван, когда Адам ушел. — Я ведь действительно любил тебя. И хотел только, чтобы ты любила меня в ответ.
— Это не правда, — смотрела я на него с презрением. — Ты ждал от меня чего угодно, но не любви. Ты ждал преданности, покорности и самопожертвования. Ты винил меня в беременности.
— И что бы мы делали?
— Ты видишь ее? — засмеялась я фальшиво. — Ты видишь эту девочку? Как ты можешь не любить ее? И, знаешь, — вздохнула я. — В этой жизни я устала извиняться. Я устала любить того, кто настолько изуродован, что я больше не вижу в нем человека. И моей любви тебе никогда не было достаточно.
«Если вдруг исчезла почва из-под ног, это еще не значит, что все пропало — вполне возможно, жизнь взяла вас на руки». Джулианна Вильсон.
В моей жизни происходило столько событий, но ни одно не било так больно, как то, что происходило сейчас. Я никогда не была ранее так разбита, как в этот момент, смотря на страх и боль моей дочери. Я всегда была сильной, и Оливия так похожа на меня. Но сейчас потерянная маленькая девочка вернулась. Точнее, она просто вылезла наружу, все время терпя так много боли.
— Оливия, — сказала я голосом гораздо уверенней, чем я была на самом деле. — Я тебе рассказывала, какой была в таком возрасте, как ты?
— Нет, — отрицательно покачала она головой.
— Я всегда была сильной и никогда не сдавалась. Никогда не плакала и никого не боялась. Ты со всем справишься, слышишь меня?
Ее защита именно в этот самый момент для меня поднялась на новый уровень. Мне была необходима ее безопасность. Она не просто девочка. Она моя дочь. Моя. И если есть хоть один гребанный шанс того, что я смогу обезопасить ее, то сделаю это.
— Алекс, дай ей возможность обнять меня, — смотрела я на него. — Она ни в чем не виновата, и Адам сделает все, что ты захочешь.
— Ладно, — качнул он головой дочери. — Без глупостей.
Меня трясло от страха, но я постаралась сосредоточиться на Оливии. Как сказала Скарлетт Томас: «Лучшие решения обычно принимаются за долю секунды».
— Оливия, милая, мне нужно обнять тебя, — сказала я чуть громче, после чего Алекс сосредоточил свое внимание на телефоне. — Иди ко мне.
— Ты врала мне? — подошла она ближе, задавая вопрос.
Боль в голосе моей дочери ослабила мою решительность, и я понимала, что может ничего не получится.
— Оливия, — прошептала я. — Обними меня. Я потом тебе расскажу все, что ты захочешь, но я хочу защитить тебя. Пожалуйста, позволь мне в этот раз позаботиться о тебе.
Я смотрела ей в глаза, и она не отводила от меня своих. Слезы, застывшие в ее взгляде, заставили мое сердце почти остановиться и упасть на колени от боли. Господи, как я могла так с ней поступить? Как я могла оставить ее? Где были мои инстинкты матери? Кто я после этого? Я ведь даже на человека не похожа, не то что на женщину.
— Адам нам поможет? — спросила она тихо.
— Да, но нам нужно помочь ему. Попытайся немного ослабить мои руки от веревок, и как только Алекс немного ослабит бдительность, я дам тебе знак, и ты доберешься до ванной и закроешься там, поняла?
— Почему ты не рассказала мне? — все еще настаивала она на своем.
— Я не рассказывала тебе, малышка, — чуть усмехнулась я. — Но моя жизнь заставила меня ожидать многого, но ничего от себя. Я боялась, что буду недостойной тебя, и, оказалось, я была права. Но потом, когда я снова увидела твое лицо, твою улыбку, и ты обнимала меня, полностью доверяя, я поняла, что, возможно, когда-нибудь смогу искупить свою вину и хоть немного стать желанной, как человек. Потому что, в конце концов, ты, Оливия, весь мой мир.