Неприкосновенное сердце (СИ)

— Адам, — сказала я предупреждающе. — Ты беспокоишься о ней? Хорошо. Она твоя дочь, и мы будем жить вместе ради нее. Но не манипулируй мной, используя мою дочь.

— Нашу дочь, Донна.

— Нет, мою, — попыталась открыть я дверь ванной, которую Адам захлопнул.

— Нет, Донна, — прижал он меня к двери. — Нашу. Она моя такая же, как и твоя. И пусть у тебя шок и амнезия, но, если ты попытаешься отобрать у меня Оливию, ничем хорошим это не закончится. Я удочерю ее, и я люблю ее. Она моя семья, а семья — самое важное, что есть в жизни. И еще, — сделал он два шага назад. — Поедем в Исландию. Оливия хотела туда, кроме того, там нет ни одного вида комаров.

Я больше не сказала ни слова. На какое-то мгновение дрожь от страха прошла по моему телу, и когда Адам отступил, я направилась в ванную. Я стояла под струями теплой воды и жалела о том, что никогда не вела дневник. В моей книге жизни сейчас лишь несколько страниц, и все это — письма Адама, которые мне принесла Эмили. Я не знаю, любила ли я этот город или ненавидела его. А может именно поэтому я ничего и не помню? Может этот город был полон воспоминаний, которые я хотела бы забыть? Раньше я думала, что худшее в мире — это потерять того, кого любишь всем своим существом. Но я ошибалась. Самое страшное — потерять себя, и не иметь надежды на возвращение.

«Чем дольше запрещать себе любить, тем вернее это умение атрофируется. Возможно потерять способность влюбляться — это худшее, что может с нами произойти». Фредерик Бегбедер.

Я оделась в одежду, которая стала на меня великоватой, и вернулась к Адаму. На столе стоял уже готовый завтрак, и на ноутбуке передавали местные новости. Несколько минут я смотрела на него, не произнося ни слова. Удивительно, как раньше благодаря ему я видела другие краски, и как уходя, он каждый раз забирал их с собой.

— Адам.

— Я знаю этот взгляд, — взглянул он на меня. — Ты что-то хочешь сказать или сделать, что мне может не понравиться. Но что бы это ни было, оно может подождать, пока ты позавтракаешь.

— Ты не знаешь меня, Адам, — села я за стол.

— Знаю, Донна, — сделал он глоток кофе, не отводя взгляд. — Я знаю каждую эмоцию на твоем лице. У меня дохрена расширенный диапазон твоих страхов, смеха и реакций на все. Я знаю, как ты молча паникуешь и кричишь. Я знаю, как ты смеешься, не улыбаясь, и знаю, как плачешь смеясь. Я все знаю о тебе, Донна.

— Но…

— Я не хочу рассказывать тебе историю в кавычках, так что говорить, что у нас все было гладко, не буду. Мы ругались, расставились, мирились и смеялись. Ты была всегда очень проницательной и любила свою машину. Не смотря на все мои поступки, ты любила меня. И я знал, что даже если ты покинешь мой мир, я все равно буду просыпать один, но с мыслью о тебе. Мы дурачились, и я должен был часто извиняться.

— Почему?

— Я делал поганые поступки. И если за каждый пришлось бы стать на колени, не смог бы ходить. Но у нас была любовь, а не привычка, Донна. Твой поцелуй успокаивал, и иногда нам было тяжело друг с другом.

Я за поступки. За слова и песни. За звонки среди ночи. За приезды и разговоры до утра. Но вдруг раньше я сама все придумала? Придумала любовь и чувства, лишь потому что в действительности хотела, чтобы это было правдой? Это было лишь разыгравшееся воображение, и лишь привычка выдавала желаемое за действительное?

«Современный мир избавляет человека от необходимости мыслить. Глаза нам заменяет воспитание, мысли — правила, собственное мнение — стереотипы, желания — рекламные ролики. Все уже придумано, зафиксировано, разложено по своим местам. Не думай, а слушай, смотри и запоминай. О тебе уже позаботились. Мой голову этим шампунем, спи на этих кроватях, носи эти джинсы. Да, конечно, у тебя есть право выбора, но к чему оно? Пока ты будешь выбирать, размышлять, анализировать, время уйдет. Вот и не забивай голову всякой ерундой. Живи комфортно, пусть каждый твой день будет праздником безграничного потребления». Мацуо Монро.

— Почему ты так смотришь на меня? — не отводила я взгляд.

— Потому что ты красивая, Донна, — уловила я чуть заметный проблеск его улыбки. — Ты смотришь глубже, чем другие. Ты можешь сотворить меня, чтобы потом разрушить. Но я брошусь искать и возвращать тебя. Всегда. Посредине дня, ночи или лета. Мы останемся посредине города или неба. Все остальное не важно, — прервался он на мгновение. — И если честно, я очень по тебе скучал.