Непримиримые 2

— Может, поухаживаешь? — едва слышно мурчу, утыкаясь в висок и нагло вдыхая аромат соседки.

— Ты вроде не болен, сам справишься, — с наигранным теплом хлопает ресничками Королек.

— Ну, тогда поцелуй, — добавляю украдкой, но так, чтобы реплика потонула в звуках бряцающей посуды и переговоров родственников.

— Язык на привязи, — невинно улыбается Ирка, и только я слышу в тоне откровенную враждебность, даже угрозу. — Руки не ниже талии, на грудь не заезжать…

— А если я сразу начну твоих подружек жмякать? — интересуюсь как бы между прочим. Не настаиваю, просто уточняю.

— У меня нож и вилка, я ими проворно управляюсь… — манерно отрезает кусочек мяса соседка и кладет в рот.

— Понял, не дурак, — накладываю себе гарнира и мяса.

Мне уже начинает нравиться наша милая перебранка за общим столом. Тихая, сквозь улыбку, будто мы друг с другом любезничаем, хотя на деле Королек рвет и мечет. Заводится с полуоборота, если лезу с заигрываниями или приставаниями. Но едва позволяю себе даже самый пристойный поцелуй, тотчас дурею…

Такая горячая. Пламя… мое. Губительное и в то же время живительное.

Я ей болен! Она права…

Мне нужно лечиться. Мне срочно требуется ушат ледяной воды!

Черт! Надоело думать членом, а не башкой. Вот как так получается, если нижняя голова начинает бурно жить, то верхняя — нахрен атрофируется?

Полный кавардак мыслей, чувств, эмоций.

* * *

Поглядываю во время ужина за девчонкой и ловлю себя на мысли, что мне нравится увиденное. В меру молчаливая, спокойная, учтивая. Простая и в то же время загадочная. То смущенно опускает глаза, то волосы поправляет, то улыбку пытается скрыть. Но при этом ни разу не чопорная.

Королек красива, в любом понимании этого слова. Но ведь не бывает в одном человеке все идеально, вот и высматриваю хоть один дефект или недостаток. Но это сложно — ее близость сбивает с толку.

Стараюсь не придавать значения жестам, взглядам, но во всем, что делает девчонка, читаю «секс».

Когда ужин подходит к концу, ясно ощущаю, что такого семейного вечера у меня никогда не было. Даже при жизни бати. С ним каждый вечер был ярким, но словно на пороховой бочке. Общение с родственниками Ирки совсем другое, даже с отцом; мягкий смех матери, которая за время в этом доме улыбалась больше, чем за последние годы. Она радуется открыто, счастливо…

Счастлива? Мама счастлива?!

Бл***! Вот…!

Осенившая мысль пугает. Я пытаюсь разрушить хрупкую надежду матери на счастье? Даже дышать трудно становится от осознания. Такого паскудства от себя не ожидал. Я ведь защищал маму и ее спокойствие! Хотел, чтобы она никогда не плакала, не огорчалась!!!

Мне нравится, когда она улыбается. Ей так идет улыбка. Глаза светятся любовью и удовольствием.

Невольно перевожу взгляд на Сергея Николаевича. Мужчина на меня не смотрит, но с теплотой — на мать. Ухаживает за ней, нет-нет, да нежно касается.

Не хочу этого видеть. Так сильнее ощущаю свою низость и подлость!

Только что прекрасное настроение обрушивается до уровня «хуже не бывает».

— Я посуду помою, — брякаю мрачно и покидаю общий стол.

Пока Ирка сгружает посуду, намыливаю губку:

— Помочь не хочешь? — закидываю крючок, когда Королек приносит последние чашки и ложки.

— Я? — соседка вздергивает бровь. — Нет, тебе губка и пена больше идет.

— Когда в следующий раз без меня в душ полезешь, вспомни, на что я способен, — с демонстративной бережностью намыливаю тарелку, глажу, совершенно не невинно проводя по поверхности пальцами. Даже самому горячо становится, представив, что ласкаю грудь Ирки. Королек покрывается красными пятнами, в глазах испуг, граничащий с паникой.

— Я теперь кушать из этой тарелки не смогу, — шепчет возмущенно. — Надеюсь, ты с ней ничего более пошлого не делал? — вопрос звучит размыто, как риторический. Поэтому только нагло улыбаюсь — мне нравится смущать Ирку, нравятся наши словесные дуэли.

— Ты еще больший извращенец, чем думала, — бурчит, порываясь выйти из кухни.

— Значит, все же думаешь обо мне? — цепляюсь за фразу.

— Ты мне не даешь шанса на забвение, Селиверстов, — поворачивается уже на пороге. Глаза опять скашиваются на губку в моих руках. Щеки вновь краснеют. Девчонка неопределенно трясет головой: — Черт, теперь я еще дверь в ванную буду шваброй подпирать!

Ржу.

Часть 3 Глава 24 (Умные мысли испаряются под натиском ревности…)

Игнат

Пока домываю посуду, ко мне заглядывает мама. Крутится, мнется. Уже догадываюсь, что хочет поговорить, а как начать, не знает:

— Мам, заканчивай глаза мозолить, в чем дело? — не выдерживаю напряжения.

— Игнат, — облегченно выдыхает матушка, останавливается рядом с мойкой и подпирает разделочный стол. — Милый, понимаю, ты взрослый парень и лезть к тебе в личную жизнь совершенно некрасиво, но мне волнительно.

— По поводу? — хмурюсь, водя по кайме чашки, которую тщательно омываю.

— Девушки… Ира… твои загулы, засосы, — досадливо мотает головой мать, явно намекая на синяк на моей шее.

— Да, ты права, тебя это не касается, — поджимаю губы, скрипя пальцами по поверхности посуды от упорного трения.