Непримиримые 2

Качнув головой, иду на кухню, но друзья уже в коридоре. Одетые и чуть встревоженные.

— Простите, — винюсь искренне.

— Да нет, ничего, — с натянутой улыбкой кивает Лана, поправив лямку небольшой сумочки через плечо и метнув взгляд на Франкшта. Делает ко мне шаг, с явным намерением обняться. Да, у нее любимое «поцелуйчики-обнимашки» при встрече и прощании. Я ей даюсь, несмотря на то, что она почти тонет во мне, но девушка аккуратная, хорошо помнит об увечьях, поэтому ритуал выходит чуть странно и нервно.

Витюха чуть проще, но менее осторожен — за шею подгребает, чмокает в висок:

— До завтра, птичка. Не сдохни, пжл. У нас дело незаконченное.

— Я помню — турнир наш! — киваю беспечно, зная наверняка, что он не наш.

Сначала умываюсь сама, а потом мою посуду и плетусь в комнату, но уже на полпути вспоминаю просьбу Шувалова. Несколько секунд внутренней борьбы, и все же сворачиваю к Родиону.

Блин, как пить дать, поплачусь за это, но парень просит о мелочи, делая для меня много.

Раздевать его не буду. Ложусь с краю и некоторое время смотрю на него и не могу понять, почему он, такой красивый и перспективный, меня не привлекает?

Почему понятие «дружба» лишь на языке, да и то границу постоянно сдвигаю в сторону простого знакомства. Он же — хороший… Для меня, по крайней мере.

Впервые за все время касаюсь щеки парня, смахивая волосинку, но уже в следующий миг он пленит мою руку за запястье. В глазах злоба и лед, пугающий и замораживающий до костей.

— Шум, — мямлю в безотчетном страхе, — это я…

Не знаю, что хочу этим сказать, но Шумахер тотчас расслабляется. Дышит спокойней, хват смягчает. Но не отпускает — тянет руку на себя и целует ладонь.

— Да-да, хоть так… побудь рядом…

* * *

Темнота покачивается, покой нарушает ощущение холода. Медленно выныриваю из сна, безотчетно мотнув головой, избавляясь от мороза на щеке. А когда открываю глаза, натыкаюсь на льдистые — Родиона. Его ладонь зависает возле моего лица.

— Привет, — шелестит едва слышно парень, и опять касается, принося то самое чувство жгучей прохлады.

Киваю, не в силах рот разлепить. Сегодня мне значительно хуже. Вчера, видимо, еще полностью не отошла от шока, адреналин шалил, а сегодня меня будто размазывают по пространству — не знаю, где облит и что, но жутко больно везде!

— Прости меня.

— Шум, — все же заставляю себя звучать. — Молю, не сейчас, — одна мысль о разговоре причиняет адские ощущения. А мне так хочется покоя…

— Но я тебя…

— По мне каток проехался и вести долгие беседы на тему чьей-то вины никак, — без прикрас и патоки.

Шувалов мрачнеет, опускает глаза, губы поджимает.

Блина, вот не хватает ясельной группы и карапуза с комплексом «вечно обижен» и дурными наклонностями.

Кое-как отлепляю себя от постели и медленными шажочками плетусь в ванную.

— Тебе спинку потереть? — тихо постукивает в дверь и тянет с надеждой Родион, только воду включаю в душевой.

— Завтрак лучше приготовь, Мать Тереза.

— Я не кухарка, — ворчит парень, но смолкает.

— И правда не кухарка, — морщу нос, заглядывая на кухню, где приплясывает и изрыгает проклятия Шумахер в темном облаке от дыма и пламени, которыми объята сковорода в его руках.

— Уголь? — иронично поджимаю губы, отобрав у парня сковороду и сунув под воду. Она с шипением выплевывает сизое облако, но ворчливо остывает. — Серьезно? — насмешливо кошусь на осерчалого Шувалого. — Наверное, вкусно и полезно.

— Да иди ты! — бурчит расстроенно парень, махнув рукой. — Говорил же — не кухарка.

— Ты не виноват, — тяжко выдыхаю, пытаясь смягчить свою прямолинейность уже за столом, после уборки кухни, которую успел загадить Шумахер. Парень продолжает молчать, погруженный в себя. А самобичевание к хорошему не приведет. Особенно наркомана.

— Я давал обещание, — ковыряется вилкой в макаронах с сыром.

— Ты не виноват, — настаиваю, проглотив кусочек бутерброда с колбасой. — За турнир уже много народу полегло. Я не знаю, каким богам молится Зур и откуда связи заминать грязь, но мы знали, что такое может быть. К тому же, твои пацаны для меня и без того творили невозможное на втором этапе.

— Я должен был кого-нибудь подкупить, — упирается Шумахер, без интереса продолжая вилкой изучать содержимое тарелки. — Я потом понял, что так и делают… Есть команда, а есть подставные… пешки, которые сами по себе, но готовые на любой риск за деньги. И я мог тебя оградить, быстро разузнай о твоей подгруппе…

— Перестань, — перекашивает от отвращения и негодования, даже кусок поперек горла застревает. Приходится прокашляться. — Чего не хватает уподобляться другим.

— Но ты ехала одна! — вилка по столу бряцает. Тарелку от себя: — Тебя никто не прикрывал…

— Да! — не собираюсь выдумывать небылиц. — И многие так проходили дистанцию, — кивок. — Ничего…

— Других не пытались уничтожить, как тебя… — сжимает кулак Родион, в глазах бешенство и лютая ненависть. — Тебя чуть не разодрали. Зур еще поплатится за эту хрень, — с жуткой решимостью и пугающей непоколебимостью во взгляде.

— А он-то с какого перепугу виноват? — откладываю на свою тарелку остаток бутерброда.