Непристойное предложение

Эти слова были произнесены довольно приятным тоном, но четко давали понять, что разговор окончен. Бесспорно, это был властный и в высшей степени уверенный тон человека, который не сомневается, что его приказ будет выполнен, причем быстрo. В этот момент у Макдермотта пронеслась мысль, что теперь он понимает причину успеха баронета в качестве капитана судна – даже самый строптивый и упрямый моряк едва ли посмел бы неповиноваться приказу, исходящему от этого сурового человека, особенно произнесенному таким командным тоном.

Сглотнув, Макдермотт неуклюже поклонился, чуть не выронив свой драгоценный список, и мгновенно выскочил из комнаты.

– Д-д-да, – сказал он, – слушаюсь, сэр.

Покинув столовую, он думал о том, что неплохо было бы влить в себя немного портвейна, который он обычно переливал из бутылки в графин, чтобы подать его после обеда. Конечно, его матушка этого не одобрит, но, по крайней мере, у него не будут дрожать руки, когда он позовет гостей своего хозяина к столу.

Дрейк, все еще склонившись у окна, смотрел на стриженные лужайки дома, в котором он провел детство, даже не осознавая, в какое неловкое положение поставил своего дворецкого. А если бы и осознавал, то уделил бы этому не больше внимания, чем той мухе, которую только что прихлопнул. В настоящее время у него были более важные дела, о которых стоило подумать. Кончик сигары, которую Коннор сжимал в зубах, пылал таким же алым огнем, как солнце, садившееся позади дубов по границе его имения, когда он стоял там и думал о том, как справиться со всей этой пренеприятнейшей ситуацией.

Коннор Дрейк привык к трудностям. Казалось, ему пришлось столкнуться с ними уже в день своего рождения. Его мать умерла во время тяжелых родов, а сам мальчик родился на месяц раньше срока, и повивальная бабка считала, что он тоже недолго протянет. Забота о Конноре, пренебрегаемом убитым горем отцом, который винил младенца в том, что тот убил его жену, легла на плечи кормилиц и нянь. Слабый, болезненный мальчик был постоянным объектом для насмешек своего старшего брата, отец презирал его, и, в конечном счете, отверг. Так что не было ничего удивительного в том, что в возрасте семнадцати лет юноша сбежал из дома, где он был так несчастен.

Никто не был удивлен сильнее, чем сам Коннор, когда его просьба о том, чтобы его взяли юнгой на корабль, была принята всерьез дружелюбным капитаном судна, который уловил проблеск несгибаемой воли в серебристо-голубых глазах парнишки, волю, противоречащую его худеньким плечикам и молочно-белой коже.

Генри Диксон часто хвастался, что ни разу не пожалел о своем решении нанять Коннора Дрейка к себе на службу, особенно после первого лета, которое тот провел в море, когда он вырос на шесть дюймов и заработал твердыми мускулами множество фунтов. Молочно-белая кожа покрылась золотистым загаром и загрубела, а худые некогда плечи налились силой. Когда три года спустя Дрейк вернулся в Даринг Парк на похороны своего отца, никто не узнал высокого, ладно сложенного мужчину, который стоял позади часовни, излучая силу, энергию и здоровье. Для всех было шоком, когда они узнали, что он – тот самый болезненный младший сын, которого все либо жалели, либо презирали.

Но вместо того, чтобы остаться в имении, как робко предложил его брат Ричард, которого он теперь превышал в размерах, Коннор вернулся в море и провел там еще десять лет. Он пропустил похороны своего брата – с этим ничего не поделаешь. Его смерть была так неожиданна, что не было времени его предупредить, как это было с отцом. Как бы то ни было, теперь Дрейк вернулся, и для того, чему предполагалось быть счастливым событием… на сей раз для свадьбы, а не похорон.

Но тогда почему он мечтает только о том, чтобы оказаться где-нибудь еще – где угодно – только не здесь? Почему он смотрит на зеленые поля своей усадьбы и жаждет, чтобы эта была не трава, чуть колышущаяся от ветра, а волны Карибского моря? Почему он не может перестать сожалеть о том, что сейчас он стоит на паркетном полу в богато меблированной столовой, а не на верхней палубе стремительно набирающего скорость корабля?

Да, он в столовой, которая сейчас принадлежит ему, и в которой он выслушал так много лекций о своей неполноценности от своего заносчивого – и ныне покойного – старшего брата.

Может быть, поэтому.

Он узнал голос, который звал его с порога за его спиной, хотя не слышал его уже лет десять.

– Ну что ж, – сказала его бабушка, – в этот раз ты определенно наломал немало дров.

Дрейк не обернулся. В этом не было необходимости. Он отлично знал, что увидит. Седоволосую копию своей матери, какой она была бы, если бы его рождение не унесло ее жизнь.

– Даже не знаю с чего начать, чтобы догадаться, о чем идет речь, бабушка, – сказал Дрейк, губами перекатывая сигару.

– Отлично знаешь, негодный мальчишка, – он услышал легкий стук ее трости о блестящий деревянный пол, когда она подходила поближе. – Я только что с нею познакомилась.