Непризнанные гении

«С какою бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером… даже на русскую перекладную и отважился бы даже в Камчатку, – чем дальше, тем лучше… Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, в слякоть, через леса, через степи, на край света!.. Клянусь, я бы был здоров!»

Последнее – правда: стоило больному Гоголю сесть в дилижанс и проехать немного – и он уже чувствовал облегчение, болезнь оставляла его.

Но только что он останавливается, внутренняя тревога пробуждается вновь, и с еще большею силою, еще явственнее слышится таинственный «зов». – «Душа изнывает вся от страшной хандры, которую приносит болезнь, бьется с ней и выбивается из сил биться…» – «Тяжело, тяжело, иногда так приходится тяжело, что хоть просто повеситься…» – «Тягостнее всего беспокойство духа, с которым труднее всего воевать, потому что это сражение решительно в воздухе. Изволь управлять воздушным шаром, который мчит первым стремлением ветра! Это не то что на земле, где есть колеса и весла».

Здесь самое определенное физическое ощущение отражает, так сказать, метафизическую причину болезни: нарушение земного равновесия, законы земной механики, отсутствие точки опоры, головокружительный полет над бездною.

Гоголь – не безумие, Гоголь – психоз. Симптомы маниакально-депрессивного психоза: мнительность, придумывание и нанизывание недугов, сексуальная недостаточность, бегства, непрерывные странствия, судорожные поиски поприща, попытки перетолковать собственные творения, сожжения рукописей, страхи. «Экзистенциальный страх – это задний план гоголевского комизма, – считает Б. Зелинский. – Даже комик он – от невроза: Подбадривает себя, как ребенок в темноте. Чем сильнее страх, тем громче смех» (А. Труайя).

Трагедия Николая Васильевича состояла в том, что его психическое заболевание при жизни так и не было диагностировано и врачи всю жизнь лечили его от десятков вымышленных хворей.

Наших возмущает попытка понять творчество Гоголя в связи с его болезнью, трагедией, устройством души: «Поражает безразличие к духовной одаренности Гоголя: его выслушивают не как собеседника, а только как пациента или разглядывают как экспонат». Но разве не симптом безразличия – отрыв художественного мира от мира души? Разве можно до конца понять муки Паскаля без его болезни, картины Эль Греко без его астигматизма, трагедию второго тома «Мертвых Душ» без невозвратного угасания творческой энергии и склероза?

Кстати, главные книги о болезни Гоголя написаны отнюдь не иностранцами – В. И. Шенроком, З. З. Баженовым, В. Чижом, И. Д. Ермаковым, В. И. Мочульским. Если сама гениальность, как ныне принято считать, – болезнь, то почему тема болезни гения должна быть запретной? Почему Белинскому или Тургеневу дано право обвинять автора «Переписки с друзьями» в помешательстве и объяснять им написание этой книги («Что-то тронулось в голове… вся Москва была о нем такого мнения»), а профессиональным врачам – не дано? Почему неправомерна постановка задачи о зависимости творчества от хода болезни?

Конечно, человек и его личные обстоятельства – это одно, а тексты – это совсем иное, но разве между тем и другим – никаких связей? Разве уникальные способности часто – не результат наследственности или болезни?

Наследственность Н. В. Гоголя тоже была неблагоприятной: болезненный, мнительный, рано умерший отец, неврастеничка-мать, рожавшая нежизнеспособных детей. Отец Гоголя перед женитьбой серьезно болел лихорадкой, мать страдала депрессиями и частой сменой настроений. Сам Гоголь родился хилым, узкоплечим ребенком с впалой грудью и плохим цветом лица, опасно болел в 1822 году, страдал постоянным страхом смерти и периодическими обострениями разных хворей, а также частыми депрессиями.

Родители боялись потерять единственного выжившего сына, очень любили и баловали Никошу, выполняли все его прихоти – не отсюда ли эгоизм, нарциссизм, автоэротизм и материнский комплекс?