Непрочитанные страницы

В беседах за обеденным столом, разумеется, принимали участие и гости Толстого. Однако не каждому гостю удавалось бывать на обеде. «Право» обедать с Толстым предоставлялось по усмотрению Софьи Андреевны. Не все «темные» (так сыновья Толстого и Софья Андреевна называли крайне опростившихся толстовцев) допускались. Принимались некоторые: В.Г.Чертков, И.И.Горбунов-Посадов, П.И.Бирюков. Гости из рабочих и крестьян, особенно плохо одетые, встречались с Львом Николаевичем внизу (обед происходил наверху, в столовой, точнее, в гостиной). Обедать же и ночевать они могли только у Черткова, в Телятинках, куда Лев Николаевич направлял их со своей записочкой. Но и здесь не обходилось без курьезов: внука известного путешественника Семенова-Тянь-Шанского — Леонида Дмитриевича Семенова, внешне похожего на крестьянина-батрака, Софья Андреевна охотно принимала наверху, так как с ним она могла... поговорить по-французски — это была ее слабость.

Когда же Софья Андреевна по делам уезжала в Москву, за обеденным столом собиралось самое разношерстное общество. В Ясной Поляне в это время говорили: мыши остались без кота.

РАЗГОВОР С ТРУБЕЦКИМ

В мае 1910 года в Ясную Поляну приехал известный скульптор князь Паоло Трубецкой, чтобы вылепить фигуру Л.Н.Толстого верхом на коне. Трубецкой постоянно жил в Париже. Он был русским, но говорил и писал только по-французски. Это был на редкость оригинальный человек. Достаточно сказать, что он никогда не читал ни книг, ни газет. На вопрос Софьи Андреевны, читал ли он «Войну и мир», Трубецкой ответил:

— Я вообще ничего не читаю.

— Оттого у него в голове только свои мысли, а не вычитанные,— сказал Толстой, иронически улыбнувшись.

— Как же вы, ничего не читая, преподавали в Академии художеств? — спросил кто-то.

— А я и не преподавал,— не задумавшись ответил он.— Я предоставлял студентам возможность работать самостоятельно...

«ТАЙНОПИСЬ» ДОКТОРА МАКОВИЦКОГО

В последние годы жизни Лев Николаевич запрещал кому бы то ни было записывать его мысли, которые он высказывал в беседах с членами семьи, писателями, друзьями.

Личный врач Толстого — Душан Петрович Маковицкий — не мог примириться с запретом, понимая, какую огромную, непреходящую ценность представляют для человечества высказывания Льва Николаевича.

Д.П.Маковицкий решил действовать «тайно».

В кармане его пиджака всегда находились карандаш и листы плотной бумаги, нарезанной по размеру кармана. Не вынимая руки из кармана, Маковицкий записывал сокращенными словами и условными знаками все, что говорил Толстой.

...Сидит Маковицкий за обедом или за завтраком. Рука по обыкновению засунута в карман. Странным, почти отсутствующим взглядом, устремленным точно в бесконечность, он следит за оживленной беседой, которая ведется за столом. Многие замечают безучастное, как бы равнодушное выражение лица доктора, недоумевают, но не могут найти этому объяснения. Казалось, Маковицкий вовсе и не слушает беседу, целиком поглощенный своими мыслями. Разумеется, никому и в голову не могло прийти, что именно в эти минуты Маковицкий, боясь пропустить хотя бы одно слово, ведет свою «тайнопись».

А по вечерам в комнате Маковицкого долго горел свет — Душан Петрович расшифровывал записи, сделанные за день.

ВЕЛИКИЙ МЕЧТАТЕЛЬ

Бывают в жизни человека мимолетные встречи, которые, несмотря на их случайность и непродолжительность, оставляют в душе глубокий след. Такая именно встреча произошла у меня летом 1934 года в Калуге с Константином Эдуардовичем Циолковским.

Я много слышал о нем как о гениальном ученом, отдавшем всю свою жизнь служению идее межпланетных полетов. Как же можно было, оказавшись в Калуге, уехать, не повидав Циолковского?!

Вот, наконец, деревянный дом, возвышающийся над широкой Окой. Помню узкую скрипучую лестницу, ведущую на второй этаж — в рабочий кабинет Циолковского, помню бледное, точно вылепленное из воска, лицо, пожатие его холодной, чуть влажной руки.

Константин Эдуардович сидел в глубоком кресле у настежь раскрытого окна, зябко кутаясь в шерстяной плед. Навсегда запомнились мне его светлые глаза, его редкая с проседью бородка, его спокойная, молчаливая фигура.

В просторной светлой комнате, служившей ученому и рабочим кабинетом, и мастерской, и спальней, меня поразило множество каких-то моделей, станков, приспособлений. На массивном письменном столе лежали стопки тоненьких брошюрок по различным вопросам науки и техники. Все эти книжечки в разноцветных бумажных переплетах были в разное время написаны Циолковским и изданы на его собственные средства — скудные средства учителя.