НепрОстые

всегда, рано. Обычно возвращались через несколько часов, а тогда слишком далеко зашли и хотели пойти еще дальше. Под вечер над нами начал летать военный вертолет. Мы увлеченно играли в наших партизан, за которыми охотится авиация. Каждый раз, когда вертолет снижался и заходил на ближний круг, мы маскировались в можжевельнике, потом перебегали по склону дальше и снова вынуждены были прятаться. Пришли домой поздно вечером и узнали, что вертолет действительно искал нас – перепуганная родня

обратилась к военным, что дети не возвращаются из лесу. Сразу за нашим домом начинались горганские леса. Можно было, не выходя к поселениям, дойти до самого Закарпатья. Через много лет я работал в институте горного лесоводства и часто бывал на закарпатской стороне. В паре с лаборантом мы ездили в долгие командировки, высчитывая формулу состава разных лесных участков. У нас был уже настолько наметан глаз, что даже из автобуса мы не могли

нейтрально смотреть на придорожные леса – шесть бук два пихта один ель один ольха. Мы ночевали в разных лесничествах. Обычно в комнатах для гостей. В некоторых местностях это были настоящие роскошные притоны для номенклатуры. Увешанные кожами комнаты пахли чистым деревом и борделем. Лесники кормили нас мясом, грибами, вареной картошкой, сыром и поили самогоном. В Довгом мы пошли вечером пить чешское пиво. Оказалось, что спокойно попить

тут очень трудно. К нам сразу подходили разные цыганки и просили несколько глотков пива, они садились рядом и тянулись к кружке. В Черновцах мы целую неделю выписывали данные про столетние насаждения из специальных книг в управлении лесов. Ни в одном баре, ни в одном кафе, ни в одном ресторане не было никакого кофе, кроме растворимого. По вечерам мы пили в первом ночном баре. Были в кирзовых ботинках, брезентовых куртках и свитерах, на поясе

телепались охотничьи ножи, у нас было много сигарет, потому что мы собирались на ту неделю в горы, а не в Черновцы, но по горам прошел буран, и нам дали другое задание. У нас даже не было паспортов, и нас не приняли в гостинице. Мы поехали в университетские общежития, записались на прием к врачу, все ему рассказали и получили комнату в студенческом санатории-профилактории на последнем этаже какого-то общежития. В ночном баре мы были

единственными, кто громко говорил по-украински и не носил белых носков. Нас пригласили к столу Князя. Князь подумал, что мы какие-то очень серьезные люди из Львова, поскольку только там нормальные бандиты позволяют себе не стесняться украинского. Нас обоих звали Тарасами, и Князь считал, что это обращение, вроде как «брат». Закончилось тем, что мы захотели посмотреть на ночной город. Князь один, без своих людей, должен был провести нам краткую экскурсию. В каком-то особенно

красивом дворике эпохи модерна он попросил разрешения перейти на украинский. Чтобы что-нибудь себе сварить, мы спускались на нижние этажи общежития в общую кухню. Мы ходили по комнатам в поисках сковороды, пустой сковороды. А перепуганные студенты убеждали взять все, что они только что на сковородах поджарили или потушили. Мы отказывались, и тогда нас звали к общему ужину. Наша лаборатория изучала естественное

лесовосстановление. Лучшее естественное лесовосстановление было в Берегомете. В институте мы проработали год, хорошо поездив по карпатским городкам и лесам, в которых никогда больше не довелось побывать, изучив параллельный мир целой сети лесничеств и затвердив основы лесоводства. Но сложилось так, что позже нас неожиданно сводило снова и снова в совсем других сферах – производстве и продаже шипучих вин, представительстве

популярнейшего еженедельника, создании модного журнала, ловле форели. Именно Тарас предложил мне стать журналистом. Тарас не любил собак, голубей, маленьких детей и цыган. В командировках мы привыкли к кофеиновым драже. Во Франковске тогда было очень тяжело с кофе. В главных кофейнях был только зеленый кофе. Дневного запаса хватало на первые полчаса. Еще до открытия возле кофеен возникала очередь. То же самое происходило с молоком.

Люди приходили к магазинам еще до шести. Зима была снежной и морозной. В городах экономили свет, и улицы не освещались. Темные очереди среди снежных сугробов выглядели очень живописно. Я приходил каждый день в молочную очередь, потому что дети были маленькие. Оттуда шел в кофейню. Зеленый кофе оставлял особые пятна на блюдцах. Мы выходили с чашками наружу, садились на подоконниках, потому что внутри еще не разрешалось курить. Как раз тогда появились

дешевые американские сигареты в достаточном количестве. В буфете стоматологического корпуса медицинского института тоже был кофе, для студентов и преподавателей. Когда приехал Антони Миро из Испании, мы с Игорем повели его именно туда, потому что на городской кофе Миро опоздал. Художник потом говорил, что это был его лучший кофе в жизни – мы вошли в городскую стоматологическую поликлинику, прошли мимо десятков искаженных болью и терпением лиц, за дверями кабинетов гудели