НепрОстые

медленные сверла, шли мимо плевательницы с кровавой ватой, через мастерские с гипсовыми слепками и шлифовальными станками, через аудитории, проходили по лестницам, подвалам и коридорам со страшными стенгазетами. Зеленый кофе с плантаций гражданской войны в Никарагуа. Во Франковске он стоил каждый день по-разному, изменение в пределах двух копеек. В зависимости от перемещения линии фронта. Как раз тогда в нашем городе впервые появился Джон.

Джон Сиддхартха, странствующий узник ноттингемский – так Юра Андрухович назвал его в посвященной Джону «Перверзии». Джону было почти шестьдесят. Большую часть своей жизни он провел в тюрьмах и путешествиях. Был даже у далай-ламы. И даже послал его. Дождавшись личного приема, Джон зашел в комнату. Измученный за день далай-лама спросил – ну, что тебе нужно? Джон начал истерику – ю, факинг лама, я приперся аж сюда, выждал несколько

часов перед твоей дверью, я пришел к тебе узнать, что мне нужно, а ты спрашиваешь, что мне нужно, фак ю. У Джона был знакомый, которому нужно было поехать на машине в Украину. Он предложил старику совместное путешествие. Они накрутили полсотни самокруток с марихуаной и поехали. Впервые мы увидели Джона в советской военной шапке, на месте звездочки был прилеплен большой портрет Боба Марли. А для нас Боб Марли как раз тогда был самой главной

музыкой, мы проживали свое регги. Один из нас даже влепил фотографию Марли в свой паспорт. Так что прямо на улице мы познакомились с Джоном. Оказалось, что на несколько лет. Он завис во Франковске. Мы и наши родители были его братьями, наши жены и матери – его сестрами. Мою девяностолетнюю бабушку он не называл иначе, чем мама София. Время от времени Джон ездил автостопом в Ноттингем за пенсией. И возвращался в свой рай, где его впервые в жизни все

ждали. Он обитал по очереди у нас и у наших друзей. Он с нами спал, ел, пил, ходил по городу, попросту жил. Мы возили его в горы, в Киев и во Львов. Он приезжал с персональными подарками каждому. Привозил украденные в костелах серебряные чаши, найденные на дороге фигурные рукоятки зонтов, тома малоизвестных старых поэтов с печатями публичных библиотек, хорошие детские куртки со вписанными именами, домашними адресами и номерами детских садов, флаконы

с фальшивым амфетамином. Джон бешено танцевал на городских праздниках и на дискотеке, где один из нас пускал музыку, а другой стоял на входе. Он устраивал пиры и скандальные сцены ревности. В его бейсболке была приклеена бумажка с надписью латиницей – дорогая, подъезжая к девушкам, он кланялся, снимал шапку и вычитывал слово, которое никак не мог запомнить. В его бумажнике лежала квитанция на штраф за безбилетный проезд в пригородном

поезде Стрый – Ивано-Франковск, выписанная гражданину Сидхардхе. Хотя тогда почти все ездили в пригородных поездах без билета. Как раз началась эпоха невыплат заработанного. Когда я ехал в Делятин один с двумя маленькими детьми, кондукторы даже не спрашивали, есть ли у меня билет. Мои мальчишки очень любили грызть черствый хлеб. Когда я им давал по ломтику черного хлеба в вагоне, на нас все смотрели как на святое семейство. Но денег тогда действительно совсем не было.

Мы ехали на лето в Делятин, потому что там был дешевый сыр, были ягоды, грибы и яблоки, была хорошая колодезная вода. По вечерам, когда дети засыпали, я брал из запасов на чердаке какую-нибудь пилку, или эмалированную миску, или несколько керамических пепельниц и шел это продавать в какой-нибудь из ночных баров, которых в то время в Делятине было больше, чем во Франковске или Львове. Пепельница, «попшьничка» – это было любимое украинское слово Джона. Он говорил, что если бы у

него когда-нибудь родилась дочка, вот так нежно он бы ее назвал. В центре Львова было тогда только два ночных заведения. Один из них – бар гранд-отеля. С Фациком мы хотели выпить ночью кофе. У нас даже было немного денег, и мы зашли в тот бар. Оказалось, что кофе там стоит один доллар. И именно доллар, а не купонами по курсу. Долларов у нас не было. Мы вышли из отеля и через каких-то двадцать шагов нашли на тротуаре какие-то бумажки. Оказалось, что это были два доллара.

Можно было возвращаться пить кофе. Однако мы пошли в другое заведение – под отелем «Львов». Там было очень симпатично, стояли длиннющие столы с такими же лавками с обеих сторон. Незнакомые люди вынуждены были сидеть друг возле друга, как на сельской свадьбе. За два доллара мы поужинали, выпили бутылку и даже кофе на рассвете. Кроме всего прочего, нас с Фациком связывала буря на озере. Оно было большим и глубоченным. Фацик хотел половить щук