Нептунова Арфа

Ганшин вышел из кабинета, попрощался с секретаршей и по лестнице - эскалаторы уже не работали - спустился к выходу. В холле стояли трое: тощий Харперс из планового, девица-технолог в струящемся платье (как же ее зовут, попытался вспомнить Ганшин, но не смог, хоть убей) и давешний диспетчер.

- Хорошо, если выговором отделаешься, - донесся до него поставленный голос технологини. - А то и…

- Твоя правда, - уныло отозвался диспетчер. - Педант шутить не любит…

Ганшин сделал вид, что ничего не слышал, и шагнул в распахнувшуюс навстречу ему дверь. Размеренным шагом он пересек разбитый перед зданием директората сад и вышел к паркингу. Машин на площадке было уже мало; Ганшин быстро отыскал свой крохотный черный «тет-а-тет», сложившись чуть ли не втрое (да, «детям маленького роста рвать цветы легко и просто…»), залез внутрь. К счастью, часов до трех погода была солнечной, и аккумулятор оказался заряженным почти полностью. Ганшин вздохнул, щелкнул тумблером - мотор занудно заныл - и набрал на панельке автомедонта адресный код. Полчаса спустя он был уже дома.

Дом свой Ганшин не любил. Не то чтобы именно этот дом был ему чем-то неприятен: случись так, шеф-директор Теплоотводного Колеса уж как-нибудь да сумел бы его сменить. Дом был как дом, один из многих в поселке колесников, ничуть не лучше и не хуже других. Просто чувствовал себя в нем Ганшин как-то неприкаянно. Не при деле, что ли? Не было в нем умени окружать себя комфортом и уютом, и потому в доме, невзирая на честный труд кондиционеров, было холодно и уныло, как на только что расконсервированном спутнике.

Ганшин быстро переоделся, принял душ и к семи почувствовал себя гораздо свежее - как раз к тому моменту, когда тихонько мурлыкнул дверной звонок.

Ганшин сразу же узнал гостя, хотя за двадцать лет в этом высоком, грузном, каком-то прямоугольном человеке со слегка обрюзгшим лицом почти ничего уже не осталось от того, прежнего Борьки Бертенева, которого он знал и любил, от вихрастого долговязого парня, чуть заикаясь, оравшего на все Синявинские болота слова, так не похожие на нынешнюю гладкую речь.

- Каким ветром… - Ганшин на мгновение замялся, выбирая обращение, но старое все же пересилило, и он, хотя и с трудом, продолжил: - …теб занесло в наши края, Борис?

- Попутным, - улыбнулся Бертенев. Улыбка у него тоже была новая - более надетая и закрытая. - Повидаться захотелось. Как, примешь гостя?

- Долг гостеприимства, - шутливо развел руками Ганшин и вдруг почувствовал, что это действительно только долг, причем долг нелегкий. И хотя он готовил себя к этой встрече вот уже три дня, с того самого момента, как получил Борисово письмо, но только сейчас, пожалуй, до конца понял, как мало у них осталось общего. В сущности, ничего, кроме прошлого, мертвого прошлого, которое равно принадлежало им обоим и в котором не было места никому из них сегодняшних. И, преодолевая себя, он сказал, надеясь, что Бертенев не почувствует в его приподнятом тоне искусственности: - Ну заходи, Борис, заходи!

Оставив Бертенева в кабинете, Ганшин сооружал нехитрый ужин, комбиниру полуфабрикаты с произведениями собственного кулинарного искусства, оставлявшего, увы, желать много лучшего, и упорно пытаясь догадаться, что же все-таки понадобилось от него Бертеневу.

Оказавшись один, Бертенев подошел к окну. Ему казалось - впрочем, вслух бы он в этом никому не признался, - что открывающийся из окна вид может рассказать о хозяине дома не меньше, чем обстановка или библиотека. Во всяком случае, с тех пор, как люди стали достаточно свободно выбирать себе жилье. Но сейчас он оказался в невыгодном положении. Дом был самым обычным, стандартная жилая чечевица-«карат» безо всяких ухищрений в интерьере. А за окном уже стемнело; стоя на улице, еще можно было что-то разглядеть, но отсюда, из кабинета, освещенного мягкой люминесценцией потолка, увидеть можно было лишь собственное тусклое отражение, искаженное выпуклыми тройными оконными стеклами.

А может, зря он приехал сюда? В самом деле: ведь Ганшин сам сбежал, - сбежал тогда, когда дело еще только-только проклевывалось, сбежал, чтобы в конце концов прибиться сюда, к колесникам, инженерной элите века. И стоило бы на этом поставить крест, забыть о нем навсегда, невзирая на годы, что проработали они бок о бок - и хорошо, славно поработали, - и забыл бы, но… Но ведь именно он, Ганшин, подал когда-то идею, которая сегодн привела их всех - и тощего рыжего Тапио, и весельчака Ланге, химика «божьей милостью», и его самого - к тому порогу, на котором не вспомнить о Ганшине было бы просто подло.

- Ну пойдем перекусим, Борис. Так уж повелось, что гостя первым делом попотчевать положено. Пережиток, конечно, но приятный. - Ганшин-стоял в дверях кабинета, исподтишка наблюдая за Бертеневым.

- С удовольствием, Коля. Традиции традициями, но я и впрямь проголодался.

- Нашел-то меня легко? - поинтересовался Ганшин, когда они уселись за стол.