Непутевая

Джинни права. Миссис Бэбкок знала, что она — мученица. В те несчастливые военные годы детские потребности поглотили ее собственные, а когда война закончилась, она отвыкла от мыслей о себе и не возвращалась к ним долгие годы — пока не осталась одна. Вернулся Уэсли, а у нее, изнуренной бессонницей и заботами, не было сил даже думать о сексе, и они часто ссорились из-за всякой чепухи. А однажды она чуть не сорвалась — когда занесла над головой Карла тяжелое пресс-папье только за то, что он повадился съезжать по перилам, таща на поводке собаку. Ей стало страшно, и она ухватилась за мысль о смерти — как о спасении. Она навестила свою мать и рассказала о своем отчаянии. Та холодно посмотрела на нее: «Ты должна исполнять свой долг, дорогая». И она исполняла.

А теперь она здесь — одна, больная, никому не нужная после стольких лет самоотречения. Дети и Уэсли не были виноваты; виновата только она сама. Джинни, похоже, сама будет решать, сколько иметь детей и как их воспитывать. Уж она-то не принесет себя в жертву.

Джинни сидела, закрыв глаза, не в силах ни извиниться, ни снова ринуться в атаку. Самое беспощадное оружие матери — чувство вины — парализовало ее. Каждое слово матери было правдой. Она действительно прислуживала им много лет, не требуя благодарности, но это не значило, что они не ценили ее. Дело не в этом. Неважно, что Джинни жила далеко от дома; она просто была уверена, что мать не одобряет ее образ жизни, и поэтому не стремилась встречаться с ней. Жена Айры, мать Венди — это мать одобряла. Но с этим ведь было покончено…

Она вспомнила свое последнее Рождество в Халлспорте — почти за год до того, как уехала в Бостон. Карл и Джим приехали на каникулы. Мать весело суетилась: гирлянды, елка, подарки, стряпня — все сама. В сочельник у них на столе всегда был традиционный гусь, гарнир и пудинг с изюмом. Майор лежал наверху с мигренью. После обеда они вернулись в гостиную и спели перед камином гимн. В тот год каждый из детей спешил на свидание, мысли были заняты другим, и гимн звучал совсем не так, как положено. Джинни предвкушала петтинг с Клемом, Карл мечтал о какой-то девушке, ждущей его на церковной площади, Джиму тоже не терпелось поскорее удрать, и неожиданно дети рассмеялись. Они не знали, почему смеются. Наверное, им было смешно, что взрослые современные люди должны придерживаться бессмысленных традиций. Мать тихо заплакала. Они постепенно успокоились, но не нашли ничего лучшего, как выскользнуть потихоньку, оставив ее одну. Мать не знала, как разрешить им уйти, а они не представляли, как уйти, не обидев ее…

— Фогель не сказал, что ты умираешь, мама, — пробормотала Джинни.

Миссис Бэбкок промолчала.

— Мне уйти?

Мать протянула руку и взяла с тумбочки белые таблетки.

— Который час?

— Около семи.

— Я совсем потеряла чувство времени.

— Я принесу часы.

Немного погодя Джинни рассказала ей о стрижах.

— Как ты думаешь, что мне с ними делать?

Миссис Бэбкок вздрогнула. Неужели кому-то интересно ее мнение?

— Не знаю… Когда вы были маленькими, птенцы тоже выпадали из гнезд. Их подбирали кошки, а вы плакали и кричали, что природа несправедлива. А мне было нечем вас утешить, потому что я тоже не понимала, в чем виноваты птенцы. — Мать помолчала. — Помнишь нашу рыжую кошку Молли? Тебе было лет шесть, когда мы ее взяли. Однажды ты увидела ее с крошечной головкой птенца в зубах. Ты швыряла в нее палки и плакала. Я не знала, как тебя успокоить, и сказала, что вся жизнь состоит из несправедливостей. Ты не разговаривала со мной тогда несколько дней. А родители-стрижи не пытались их покормить?

— Думаю, нет.

— Неужели спокойно сидят на трубе и смотрят, как их дети умирают с голоду?

— Похоже на то. — Джинни удивилась, что мать тоже возмущает такое поведение птиц.

— Их нужно пристрелить!

— Согласна. Но я не знаю, что делать. У птиц свои законы.

— В книжном шкафу у камина есть книга о птицах. Может, найдешь что-нибудь.

Они продолжали болтать, будто не было никакой ссоры, пока мисс Старгилл не принесла снотворное.

Проезжая мимо дома Клема, Джинни привычно посигналила. От дерева кто-то отделился и вышел на дорожку.

— Я слышал, что ты вернулась, — приветствовал ее Клем. — Иначе бы не узнал. — Он кивнул на ее деревенское платье.

— Закончил работу?

— Да. Припозднился немного. Мой работник заболел.

— Говорят, твоя ферма процветает?

— Самая высокая продуктивность в штате! Я только на молоке заработал восемнадцать тысяч долларов, — горделиво сказал он и смахнул тыльной стороной руки бисеринки пота с нижней губы.

— Молодчина! Ты знаешь, что моя мать в больнице?

— Да, слышал. Очень жаль. У нее был трудный год. Молю Бога, чтобы она поскорей вернулась. Как она?

«Молю Бога?» И это Клем, первый хулиган во всей Халлспортской средней школе?

— Точно не знаю. У нее это уже было, и она выкарабкивалась. Не понимаю, почему так плохо на этот раз. Выглядит она ужасно, но, по-моему, выздоравливает.

— Почему бы тебе не зайти не поболтать с Максин?

— Только на минутку, а то тебе рано вставать.