Непутевая

— Нет. Для бомб и снарядов. Для Вьетнама.

Ни звука в ответ.

— Если ты меня бросишь, — тихо проговорила я, — я пойму. Прости, Эд. Я должна была признаться раньше. Но до сегодняшнего митинга я не понимала, как это серьезно.

Эдди молчала.

— Ты не разлюбишь меня? — всхлипнула я. — Не разлюбишь?

Тишина. Я пригляделась: она безмятежно спала. Если ночью я могла надеяться, что этим все кончится, то утром поняла, как ошиблась.

Эдди ходила по комнате, бормотала «О Господи!» и решительно отказывалась даже смотреть в мою сторону.

— Прости, Эдди, — несколько раз попросила я, но она была непреклонна.

— Ты говорила об этом еще кому-нибудь? — наконец холодно спросила она.

Я замотала головой.

— Никому не говори. Поняла? Никому! А то моей репутации хана!

— Можешь на меня рассчитывать, — обрадовалась я. Из распахнутого окна голубь выклевывал остатки замазки.

— Ладно! Насколько я понимаю, тебе придется вложить деньги в компанию по производству протезов, медикаментов и так далее.

— Я не могу!

— Почему? Это твои деньги?

— Мои. Но я не могу ими распоряжаться, пока живы мои родители. Это для того, чтобы избежать высоких налогов. Дело в том, что в их корпорации не выпускают протезов. Одну взрывчатку.

— Н-да, — глубокомысленно протянула она. — Господи! — и снова зашагала по комнате. — Коррупция всюду! Я не переживу этого, Джинни. Надо же, я жила на прибыль компании, заправляющей военную машину!

— Прости. Я понимаю, ты очень расстроилась. Я бы все отдала, чтобы избавить тебя от этого кошмара, Эдди! Я обидела женщину, которую очень люблю!.. — Я расплакалась и бросилась на хлипкую кушетку. Та треснула и рухнула на пол.

Я лежала на линялом ковре и безутешно рыдала.

— Ну, ну, успокойся, — Эдди присела на корточки и погладила меня по щеке. — Мы что-нибудь придумаем.

И мы придумали. Если нельзя использовать акции военного завода по своему усмотрению, я, по крайней мере, выражу к нему свое отношение. Мы поедем в Халлспорт и станем пикетировать завод.

— Господи! — воскликнула Эдди, увидев белый особняк с колоннами. — Ну и средневековье!

На лужайке на меня набросилась наша кухарка Мэйбл, и, как я ни пыталась демократично пожать ей руку, чуть не задушила в объятиях. Кончилось тем, что я сама закружилась с ней вместе.

— Ну и ну! — засмеялась Мэйбл, увидев на футболке Эдди призыв «Власть — народу!» — Я работаю у Бэбкоков с тех пор, как Джинни под стол пешком ходила. Это я научила ее завязывать шнурки, и вообще, чему только не учила ее старая Мэйбл! — Она трещала и трещала, акцент становился все сильней и сильней, я даже не помнила, что он так заметен. Но я слишком хорошо знала старую Мэйбл, чтобы не увидеть в глазах какого-то непонятного злорадства. На кого? На Эдди? Или меня?

— Очень приятно познакомиться, Эдна, — улыбнулась мама, показывая наши комнаты. — Джинни писала о тебе много интересного.

— Гм-м-м, — буркнула Эдди.

Мама отвела мне мою старую комнату, а Эдди — бывшую спальню Джима. Эдди еще по дороге инструктировала меня, как поступить в этом случае: выложить все честно и откровенно.

— Мама, — заявила я, покраснев. — Мы будем спать в одной комнате.

Все! Свершилось! Я высунула голову из раковины перед собственной матерью.

— Отлично, дорогая, — согласилась мама. — Как вам больше нравится, девочки.

Эдди пнула меня ногой.

— Я хотела сказать, мама, что мы будем спать в одной постели.

— Да, конечно, дорогая. Все, что устраивает вас, устраивает и меня.

Эдди пожала плечами.

На следующий день мы изготовили два транспаранта: «Рабочие, объединяйтесь!» и «Вествудская корпорация Теннесси — фашисты и прихлебатели империалистических свиней!», отправились на джипе майора к заводу и стали маршировать взад-вперед перед обнесенным колючей проволокой забором, размахивая транспарантами. Вышел охранник, прочитал наши лозунги и миролюбиво сказал: «Знаете, девочки, шли бы вы домой».

Эдди рассвирепела:

— Мы вам не девочки! Это — дочь майора Бэбкока!

— Ну конечно, — заржал охранник.

Я вытащила кредитную карточку и помахала перед его носом, как сыщик из ФБР.

— Видите?

— О! Все в порядке, мисс Бэбкок. Извините, — неуверенно пробормотал он.

Загудела сирена. От неожиданности мы уронили транспаранты и заткнули уши, но как только из ворот потекла к автостоянкам ночная смена, подобрали и выпрямились с решительным видом.

Большинство рабочих не обращали на нас внимания. Я узнавала их лица: с некоторыми училась в школе, некоторых просто видела в городе.

Двое молодых людей в зеленых комбинезонах остановились около Эдди.

— Ф-а-ш… — читал один, а второй беспокойно оглядывался: не заметит ли кто-нибудь, что они разговаривают с двумя странными девушками в футболках с надписью «Власть — народу!» и непонятными плакатами в руках.

— Фашисты, — объяснила Эдди.

— Фашисты. А кто это?

— Фашисты? — удивилась Эдди. — Это такие, как Гитлер.

— Дерьмо! — выругался рабочий и плюнул на тротуар.

— Вам нравится то, что вы выпускаете? — дипломатично спросила Эдди. — Взрывчатку и бомбы для Вьетнама?

— Неужели?

— Да, болван, — сказал второй и ткнул его в бок.

— А мне все равно. Я работаю, мне платят, все о’кей.

— А мне не все равно, — заявил второй.