Чтобы избавить наши представления о мире от предрассудков геоцентризма, понадобился Коперник; чтобы освободить психологию – сперва от чар мифологических идей, а затем от убеждения, будто психика представляет собой простой эпифеномен биохимических процессов в мозге и в то же время носит сугубо личный характер, – потребовались напряженные усилия, во многом революционного характера. Связь с мозгом сама по себе не доказывает, что психика есть эпифеномен, вторичная функция, каузально связанная с биохимическими процессами в физическом субстрате. Тем не менее, мы прекрасно знаем, насколько сильно психическая функция подвержена влиянию процессов, протекающих в мозге; этот факт настолько впечатляет, что вывод о вторичности природы психики кажется почти неизбежным. Феномены парапсихологии, однако, призывают нас к осторожности, ибо указывают на релятивизацию пространства и времени психическими факторами, что ставит под сомнение наше наивное и чересчур поспешное их объяснение сквозь призму психофизического параллелизма. Люди, разделяющие подобные взгляды, отрицают открытия парапсихологии – либо по философским соображениям, либо из интеллектуальной лени. Подобное поведение едва ли можно считать научно ответственным подходом, хотя это весьма удобный и популярный выход из интеллектуального тупика. Чтобы оценить психическое явление, мы обязаны принять во внимание все другие сопутствующие ему явления. Это означает, что мы должны отказаться от практики всякой психологии, не признающей существование бессознательного, или парапсихологии.
Строение и физиология мозга не дают никакого объяснения психическому процессу. Специфическая природа психики не может быть сведена ни к чему другому. Как и физиология, она представляет собой относительно замкнутое поле опыта, которому надлежит приписать совершенно особое значение, ибо оно включает в себя одно из двух неотъемлемых условий бытия как такового, а именно феномен сознания. В сущности, без сознания не было бы мира: мир существует для нас лишь в той степени, в какой его осознанно отражает психика.
Данный факт следует подчеркнуть по двум причинам. Во-первых, индивидуальная психика, именно в силу своей индивидуальности, представляет собой исключение из статистического правила, а потому, подвергаясь нивелирующему влиянию статистической оценки, лишается одной из своих основных характеристик. Во-вторых, Церкви признают ее значение лишь в той мере, в какой она признает их догмы, то есть когда она подчинена некоему коллективному убеждению. В обоих случаях стремление к индивидуальности рассматривается как эгоистическое упрямство. Наука расценивает его как субъективизм, а Церковь осуждает как ересь и духовную гордыню. Что касается последнего обвинения, не следует забывать, что, в отличие от других религий, христианство демонстрирует нам символ, содержанием которого является индивидуальный образ жизни человека, Иисуса Христа. Более того, оно даже рассматривает этот процесс индивидуации как воплощение и откровение самого Бога. Таким образом, развитие самости приобретает значение, которое до сих пор едва ли осознано в полной мере, ибо излишнее внимание к внешнему блокирует путь к непосредственному внутреннему опыту. Если бы автономию индивида тайно не жаждали столько людей, она едва ли смогла бы пережить коллективное подавление, будь то морально или духовно.