Нераскрытая самость

Мои тогдашние исторические интересы развились из давнего увлечения сравнительной анатомией и палеонтологией. В то время я трудился ассистентом в Анатомическом институте. Я живо интересовался останками ископаемого человека, особенно вызвавшим столько дискуссий Neander-thalensis и еще более спорным черепом питекантропа Дюбуа. Собственно говоря, таковы были мои настоящие ассоциации со сном. Но я не осмелился сказать о них Фрейду, поскольку знал, что он не любит упоминаний о черепах, скелетах и трупах. Он пребывал в странном убеждении, будто я предвижу его раннюю кончину. Этот вывод он сделал из моего интереса к мумифицированным трупам, выставленным в бременском музее Блайкеллер, который мы вместе посетили в 1909 году, во время нашей поездки в Америку.[37]

Одним словом, мне не хотелось высказывать свои мысли: недавний опыт заставил меня осознать всю глубину пропасти между моими воззрениями и воззрениями Фрейда. Я боялся, что потеряю его дружбу, если открою ему свой внутренний мир, который мог показаться ему в высшей степени странным. Чувствуя себя весьма неуверенно относительно собственной психологии, я почти автоматически солгал ему о своих «свободных ассоциациях», дабы избежать непосильной для меня задачи: растолковать ему основы моей очень личной и совершенно иной психической конституции.

Догадавшись, что Фрейд ищет во мне какое-то недопустимое желание, я предположил, что черепа могут относиться к некоторым членам моей семьи, чьей смерти я по каким-то причинам мог желать. Он согласился, что это возможно, но я был неудовлетворен такой «липовой» разгадкой.

Пока я пытался найти подходящие ответы на вопросы Фрейда, ко мне вдруг пришло интуитивное понимание той роли, которую субъективный фактор играет в психологическом понимании. Я был настолько ошеломлен, что только и думал, как бы побыстрее выпутаться из этой щекотливой ситуации. В конце концов я выбрал самый легкий путь и прибегнул ко лжи. Моя ложь не была ни элегантной, ни морально оправданной, но в противном случае я рисковал крупной ссорой с Фрейдом, а этого мне не хотелось по многим причинам.

Меня вдруг осенило, что мой сон означал меня самого, мою жизнь и мой мир, противопоставленные теоретическим построениям, воздвигнутым иным, чуждым мне разумом сообразно с его собственными целями и задачами. Это был мой сон, а не Фрейда, и внезапно я понял его значение.

Я должен извиниться за это довольно пространное описание того затруднительного положения, в которое я попал, рассказав Фрейду свой сон. Однако это хороший пример тех трудностей, с которыми сталкивается всякий, кто занимается профессиональным анализом сновидений. Слишком многое зависит от индивидуальных различий между аналитиком и анализандом.

Анализ сновидений на этом уровне не столько технический прием, сколько диалектический процесс между двумя личностями. Если рассматривать его как прием, уникальность субъекта как индивида исключается, а терапевтическая проблема сводится к простому вопросу: кто будет доминировать над кем? Именно по этой причине я отказался от гипноза, ибо не желал навязывать свою волю другим. Мне хотелось, чтобы исцеляющие процессы проистекали из личности самого пациента, а не из моих внушений, которые имели бы лишь преходящий эффект. Я стремился защитить и сохранить достоинство и свободу моих пациентов, чтобы они могли жить так, как им того хотелось.

Я не разделял взглядов Фрейда, придававшего чрезвычайно важное значение сексу. Безусловно, секс играет существенную роль среди человеческих мотивов, однако во многих случаях он вторичен по отношению к голоду, жажде власти, честолюбию, фанатизму, зависти, мести или всепоглощающей страсти творческого импульса и религиозного духа.

Впервые мне пришло в голову, что прежде чем строить общие теории о человеке и его психике, необходимо как можно больше узнать о реальных людях, а не об абстрактной идее Homo sapiens.

4. Проблема типов в интерпретации сновидений