Неравная игра

Ребенком я была любознательным и, разумеется, как-то спросила у мамы, почему у меня нет папы. Она ответила, что он плохой человек и нам без него лучше. Повзрослев, я поинтересовалась снова, а потом, насколько помню, еще и еще. И вот однажды, незадолго до моего шестнадцатилетия, мама в конце концов сдалась и заявила, что нам нужно серьезно поговорить. Разговор на эту тему, несомненно, ей претил, но все же она поведала, что Денниса Хогана посадили в тюрьму, когда мне было всего четыре месяца, и затем рассказала за что. Даже в столь юном возрасте я осознала, сколько негодования и боли все еще носит в себе мать. Выяснив всю жуткую правду о Деннисе Хогане и как из-за него страдает мама, я клятвенно пообещала себе, что с этого самого момента больше никогда не позволю этому человеку вернуться в нашу жизнь.

Тогда мне было невдомек, что в течение нескольких последующих лет после смерти матери я постепенно перейму терзавшие ее негодование и боль. Факт изнасилования и убийства другой женщины собственным отцом практически невозможно позабыть или принять. Не удалось этого и мне.

Я направляюсь к кофейному аппарату, по пути мысленно себя распекая. Разве недостаточно я потратила эмоций на этого человека за все годы?

Все, хватит! Пускай Деннис Хоган и покинул наш бренный мир, мой отец умер уже давным-давно.

Вопреки всем стараниям сосредоточиться на работе, звонок Майлза Дюпона основательно разбередил так и не зажившую рану. Даже если мне и удается отмахнуться от отца, мои мысли беспрестанно возвращаются к детству и, неизбежно, к матери — еще одной женщине, которой он причинил страдания.

Сьюзи Хоган была мне больше, чем мать. Она была моей лучшей подругой, моим героем. Когда Денниса Хогана отправили в тюрьму, а наш семейный дом изъяли за долги, местный совет переселил нас в спальный район в Харинги, где она меня единолично и вырастила. Достатком мы, разумеется, похвастаться не могли, но я знала, что меня любят. И мне страшно даже подумать, как могла бы сложиться моя жизнь без этой любви и незыблемой поддержки.

Слава богу, нам обеим удалось сбежать из той клоаки. Я поступила в университет, а мама в конце концов нашла себе достойного мужчину и вышла за него замуж.

Мне больно думать, что ей выпало лишь двенадцать счастливых лет с Иэном.

Несчастье произошло, когда я уже прикидывала, что бы такое подарить матери на шестидесятилетие. Однажды вечером на тротуар вылетела машина на скорости более шестидесяти километров в час и сбила ее. У несчастной попросту не было шансов. Водитель, напившийся в хлам, получил меньше трех лет — за то, что убил мою маму.

Я молилась бессчетное количество раз, чтобы эта сволочь встретила равным образом ужасный конец. Естественно, меня так и не услышали, и теперь он живет себе поживает в аккуратном домике в пригороде, вместе с женой и детьми. Ну и где же пресловутая неминуемая расплата за преступление?

Из-за разговора с чертовым риелтором теперь меня гложут скорбь и гнев. Судить пока рано, конечно же, но приятного в сиротской жизни определенно мало. Как, коли на то пошло, и в журналистской: мой сегодняшний рабочий день завершается точно так же, как и любой другой — лихорадочной спешкой сдать статью профильному редактору, по окончании которой следует коллективный вздох облегчения.

Подавляющая часть завтрашних публикаций — вовсе не новости, а комментарии и мнения, подаваемые под видом новостей. Все те же самые люди купят экземпляр «Дейли стандарт», изучат наши труды и удовлетворятся, что освещение событий полностью отвечает их собственному мировосприятию. И затем газета отправится в мусор — но к тому моменту мы уже будем полным ходом стряпать чтиво на следующий день. И цикл этот будет неизменно продолжаться и продолжаться, потому что никому изменения даром не нужны.

Когда же я наконец-то покидаю редакцию, голова моя готова лопнуть. Если сперва не разорвется сердце.

Мне нужно выпить.

7

Путешествие из Килберна до квартиры покойного отца в Чизике служит суровым напоминанием, почему я избегаю поездок на машине по Лондону в утренние часы пик. Десять километров ада под аккомпанемент неистовых гудков и мат мотоциклистов. Стояние в пробках отвратительно само по себе, а поскольку к нему меня фактически вынудили шантажом, я с удвоенным рвением присоединяюсь к традиционным конкурсам на самый пронзительный гудок и самую забористую ругань.

Единственный позитив пока исходит от солнца, жизнеутверждающе пробивающегося сквозь утреннюю дымку.

Но вот я уже ползу по Чизик-Хай-Роуд. Навигатор успокаивает, что осталось совсем немного. Череда магазинов за окном вряд ли в полной мере отражает финансовое благополучие местных жителей. Частных пекарен меньше, нежели я ожидала, но все равно Килборн в этом плане уступает.

Звучит распоряжение свернуть направо, и пробка наконец-то остается позади. Затем поворот налево, пятьдесят метров прямо и снова правый поворот. Я оказываюсь на обсаженном деревьями бульваре, где, по-видимому, и располагается «Малберри-корт». Навигатор действительно возвещает о конце поездки, и я паркуюсь у тротуара.