Неравная игра

— Расследования чего именно?

А вот здесь следует быть осторожной. Хоть доказательств у меня и нет, но я более чем уверена, что ранее Дэймон сливал мои зацепки журналисткам из своих любимиц. По меньшей мере пять раз я работала над репортажем только для того, чтобы в итоге обнаружить, что какая-нибудь из моих коллег помоложе — и обычно посимпатичнее — уже сдала аналогичный материал в следующий номер.

— История про одного политика и загадочную смерть женщины в Суррее.

— Этого мне мало.

— Скажу больше, когда будет, о чем говорить.

— В таком случае обойдешься без помощников.

— Брось вредничать, Дэймон! Если я упущу эту возможность, в накладе останемся все мы.

— Тогда скажи мне, кто политик.

Поскольку инцестуальный скандал Хаксли уже прошлогодний снег, время играет существенную роль. Мой репортаж должен появиться в завтрашнем номере, иначе все, поезд ушел. Пожалуй, имя можно назвать без опасений. Все равно без сведений о произошедшем в «Кентонском конном дворе» проку от него никакого.

— Уильям Хаксли.

Дэймон пару секунд обдумывает мое сообщение и тянется куда-то под кресло.

— Мы говорим о том самом Уильяме Хаксли, которого вчера разоблачил один из наших конкурентов?

— Да, о том самом, — подтверждаю я, пожалуй, несколько самодовольно.

В ответ редактор швыряет на стол газету:

— Взгляни-ка на первую полосу.

Я озадаченно разворачиваю выпуск. Во всю первую страницу выведены четыре слова: «Приносим извинения Уильяму Хаксли».

— Вся эта история про инцест оказалась брехней, — поясняет Дэймон. — Главному редактору пришлось уволиться.

Редкость извинений на первой полосе сопоставима с их унизительностью. Как правило, опровержения или извинения печатают где-нибудь на последних страницах, ограничиваясь лишь парой абзацев. Да уж, наш конкурент попал знатно.

— Не повезло им, — пожимаю я плечами. — Но мой материал с этим не связан.

— Но связан с Хаксли?

— Да.

— Тогда оставь это.

В сердцах швыряю газету на стол.

— А я не хочу оставлять! И если эти идиоты облажались, это вовсе не значит, что и я облажаюсь!

— Это не обсуждается. Отныне Хаксли табу, и это не только мое распоряжение. Двадцать минут назад я получил электронное письмо от юристов.

— Чушь! — раздражаюсь я. — Вчера Хаксли во что-то влип, и у меня есть фотографии!

— Плевать, — отмахивается Дэймон. — Поверенный Уильяма Хаксли жаждет крови, так что на данный момент он для нас криптонит. Иск на шестизначную сумму нас обанкротит, и на чем бы ты там его ни поймала, публиковать все равно не станем.

— Но…

— Закрой за собой дверь.

Дэймон вновь утыкается в монитор компьютера, так что мой свирепый взгляд сетчатку ему не выжигает, и мне только и остается, что раздраженно хлопнуть дверью.

Возвращаюсь в свой кубикл, клокоча от ярости. На протяжении нескольких минут размышляю, не вернуться ли в кабинет Дэймона с заявлением об увольнении, но прихожу к выводу, что подобная моя жертва только доставит ему удовольствие. Да и потом, мне нужно выплачивать ипотеку, к тому же жизнь в Лондоне отнюдь не из дешевых. Без этой работы мне никак.

Окончательно успокоившись, я вынуждена смириться с горькой истиной — как и обычно после склок с главным редактором, впрочем, — что выбор у меня весьма и весьма ограничен. В идеальном мире я бы ушла во фриланс и писала о чем вздумается. Большинство моих ровесников именно по этой схеме и работают, однако для меня стабильный доход штатного журналиста служит страховкой. Вдобавок, будучи холостячкой, роскошью партнерского вклада в ипотеку и прочие расходы я не обладаю.

Итак, прагматизм берет верх, и я пытаюсь переключиться на другую работу, вот только Уильям Хаксли никак не идет у меня из головы. В конце концов принимаюсь терзать себя просмотром вчерашних фотографий в надежде выискать в них хоть какое-то оправдание ослушаться редактора.

И ничегошеньки не нахожу.

Примерно через час приходит ответ от Стюарта, сущая соль на рану. Мелькает мысль удалить письмо не читая, однако устоять перед искушением выше моих сил. Подводя курсор к письму, я тешу себя надеждой, что Стюарт в кои-то веки отказывается разглашать конфиденциальную информацию. Или сообщает, что ни одна из машин не зарегистрирована на женщину.

Открываю сообщение.

Несколько строк развеивают мои надежды и только распаляют негодование на начальника-самодура. Десятилетний «форд-фиеста» принадлежит некой Эми Джонс — весьма вероятно, это и есть покойница. «Ауди», хотя это уже и не столь интересно, записан на некоего Кеннета Дэвиса — либо больного старика, либо великана в джинсовом костюме, тут уж остается только гадать.

Тем не менее полученные сведения, вкупе с уже известным, моего любопытства не удовлетворяют совершенно.

Люди постоянно погибают в результате несчастных случаев, но крайне редко случайно закалывают себя ножом в грудь. А добавить к этому присутствие Хаксли — в тот самый день, когда его именем заходились передовицы! — и заговорщицкая искра раздувается в костер. Тут кроется какая-то история, вот не сойти мне с этого места!

В этот самый момент поступает еще одно электронное письмо, на этот раз от Дэймона.