Неравный брак

– Я не знаю, как назвать… Может быть: чтобы я почувствовала себя такой, какую ты меня хочешь. Как в магазинчике этом. Шпионкой, барышней, девчонкой…

– Тебе кажется. – Он улыбнулся в полумраке комнаты. – Ничего такого я не делаю. Но я тебя так люблю…

Откинув назад голову, вся изогнувшись в его объятиях, сквозь счастливый туман Ева видела, как белеют на столе широкие кружевные поля, как легкие ленты трепещут от врывающегося в открытое окно ночного ветра.

Все сегодня было как всегда – и только он был не такой. Тихий светлый день позднего августа струился в окна, ветер колыхал занавески… С самого утра, с первой минуты пробуждения Ева почувствовала его тревогу.

Артем вел себя с нею как обычно. Может быть, даже внимательнее сегодня, чем обычно. Но в том состоянии обостренного внимания к нему, в котором Ева находилась все три проведенные с ним недели, ее трудно было обмануть внешним спокойствием. Она видела, как весь день мелькает в его глазах смущение, когда он смотрит на нее, как быстро отводит он взгляд, читая безмолвный вопрос в ее глазах…

– Что случилось, Тема? – наконец не выдержала Ева.

Было уже часов пять пополудни. Артем сидел за письменным столом и перебирал какие-то фотографии. Он замер, как будто ее вопрос застал его врасплох, потом медленно повернул голову, посмотрел на Еву тем смущенным взглядом, который весь день не давал ей покоя. Теперь в его глазах, кроме смущения, стояло еще и отчаяние.

– Завтра мама возвращается. – Он кашлянул, судорожно сглотнул. – В десять самолет, я должен ее встретить.

Гнетущая тишина повисла в комнате.

– Что ж… – Ева первая нарушила молчание. – Конечно, тебе надо встретить. В Шереметьеве?

– Да, – кивнул он и снова отвел глаза.

– В десять самолет, – зачем-то повторила она. – Часов в восемь надо из дому выйти, проснуться пораньше. – Артем любил поспать и просыпался всегда гораздо позже Евы. – У тебя есть будильник? Хотя – зачем? Я проснусь и тебя разбужу.

– Зачем ты так! – выговорил Артем; отчаяние слышалось в его голосе. – Не надо… так. – Это он произнес уже растерянно. – Я не знаю…

– Но что же делать, Тема? – тихо сказала Ева. – Невозможно ведь бесконечно… Должна же она была приехать когда-нибудь. – И предложила, не делая паузы: – Пойдем погуляем?

– Пойдем, – кивнул он, не поднимая глаз. – Конечно, пойдем, если ты хочешь.

Гулять они пошли в сад «Эрмитаж», который Ева любила за милую провинциальность, такую неожиданную в самом центре Москвы. Они и раньше ходили сюда вдвоем – сидели в белой деревянной беседке возле читальни, бродили по дорожкам между выкрашенными серебрянкой молчащими фонтанами, обедали на открытой веранде когда-то знаменитого, а теперь захудалого ресторана.

Весь этот вечер Ева старалась побольше говорить. Расспрашивала о чем-то Артема, рассказывала сама – о Вене, о Моцартовском фестивале в Зальцбурге, о фонтанах Шенбрунна, еще о чем-то красивом и радостном. Он слушал, отвечал, если она о чем-нибудь его спрашивала, – как-то слишком поспешно отвечал, торопливо.

И все время стояло в его глазах отчаянное смущение, от которого сердце у Евы переворачивалось.

Она почти со страхом ждала ночи – со страхом за себя: боялась не сдержать невыносимого чувства, которое разрывало ее изнутри, боялась напугать его тем, что не могла назвать иначе, как исступлением.

Наверное, из-за этого страха Ева чувствовала себя скованной, зажатой в эту последнюю ночь. Впервые она была с ним такой, и Артем не мог этого не ощутить. Ева видела, что и он сдерживает себя, что он осторожен и робок с нею, что не дает волю страсти, словно не верит в свое право быть с ней таким, каким ему хочется быть.

Иногда, забывшись, он начинал целовать ее с прежней горячностью, задыхаясь, обжигал поцелуями ее грудь – и вдруг вздрагивал и быстро отстранялся. Или, в последние секунды, начинал сдерживать себя, словно стесняясь того, как по-юношески быстро достигает самого сильного и острого наслаждения. И в самом наслаждении он тоже сдерживал себя этой ночью, хотя прежде не стеснялся ни стонов своих, ни сотрясающих все тело, заставляющих мускулы каменеть и скручиваться, последних судорог.

И Ева не чувствовала в эту ночь того, что чувствовала с ним всегда: мгновенного, стремительно разгорающегося в ее теле пожара. Ей не надо было ни долгих выверенных ласк, ни холодного мужского умения, чтобы этот пожар охватил ее всю, до последней частички, а нужна была только любовь, от которой Артем каждый раз сам сгорал, как впервые.

Но сегодня он словно боялся, не отпускал себя. А обыкновенного, позволяющего экономить силы опыта ему просто недоставало. И каждое прикосновение друг к другу становилось для обоих мучением.

Когда Артем наконец уснул, квадратик неба в окне уже посветлел. Ева перестала делать вид, что спит. Она приподнялась, опершись локтем о подушку, жадно всматриваясь в его лицо, – может быть, в последний раз.