Неразделимые

Вот и я говорю, сотня лет прошла, как нанятые мастера вытесали прекрасные белые камни и уложили их один к одному. В те времена гордость творца и неприятие алчности были в такой же высокой цене, как сегодня жульничество. Честь труженика была высока, все делалось на совесть. Новая набережная противостояла ураганам и штормам, о нее разбивались коварные глубинные водовороты. В старину ходили на веслах и под парусом, на баркасах и шхунах. В ту пору лоцман кружил по заливу, как коршун, его и звать не надо было. Трудовые, рабочие традиции были прочные и крепкие, такие же, как у строителей и мореходов. А недавно, лет пять назад, моторный бот подхватило течение, понесло и ткнуло носом в причал, он и выбил камень, точно зуб, на глазах у многочисленных бездельников перед кафаной.

Вот Клин и погрел руки.

— Корму немного подымет, — повторил Пере, делая вид, что он тоже умеет говорить сам с собой.

— Он за это ответит, не бойся.

— Для сардин камень тяжеловат. Зато для пршуты в самый раз.

— Для пршуты, да, — произнес Бабца тихо, раздумчиво.

Перед кафаной еще восклицали: «Хороша! Другой такой не найти!»

Клин и не слушал, а Дарка, польщенная вниманием, время от времени бросала взгляд на зрителей.

Они знали, Клин и Дарка, что люди смотрят на их труды здраво. Никому и в голову не могло прийти помешать им. Отошли от берега, набрали ход, начадили, уселись поудобнее на корме, каждый на свое место и — в путь. Лук не ели, луком не пахнет.

Представление закончилось, Бабца деловито подвел итог. Повернулся, твердо посмотрел на Пере и сказал как отрубил:

— Заплатят они мне за этот камень, посмотришь!

— А что?

— Заплатят, не бойся!

Ну, пойдет писанина, испугался Пере, но выпрямился, вытянул руки по швам. А когда увидел, что шеф направился к выходу, осмелел и окончательно успокоился, услышав сказанные в дверях слова:

— Сегодня же вечером заплатят, я тебе говорю!

В кафане, глядя, как Дуйо тасует карты, Бабца сквозь зубы сказал Бидону, тощему верзиле, но так, чтобы слышал более важный Дуйо:

— После обеда — за поле!

— На задание! Ха, ха, ха, — захохотал Дуйо. Дуйо — перекупщик, заготовитель. Телефоном зашибает большие деньги, частным образом, конечно. Он толстый, но подвижный, всегда веселый. Вместо свечки рог продаст.

— На барбулю, — проворчал Бидон. Обиженно нахмурился, но возражать не стал. Знал свое место. На войне был недолго, только последний год. Ему оцарапало палец, и он носил особый напальчник из искусственной кожи. Его подвиги «на заданиях» сельские злопыхатели ни во что не ставили. Бабца все намекал ему на «стаж» — клок сена перед носом, как у осла на гонках. Потому-то у него, у Бидона, лицо было мученическим, словно он бежал до изнеможения.

Со стороны казалось, что эта троица дружно работает в каких-то весьма секретных сферах.

После обеда в село приехала комиссия, и ужин затянулся допоздна. Затем «срочная командировка» — Бабце удалось где-то достать дубовую бочку. И опять ужин с комиссией — прощальный. Только на третий день они выбрались за поле.

Бидон шел впереди по камням (такое это было поле!). Тощие руки и ноги будто полоскались на ветру вместе с рукавами и штанинами. Изображал рвение. Усердно прокладывал путь вперед. Обильная еда, которую он поглощал, не оставляла на нем никаких следов — не то что на двоих других. Он дорожил их дружбой. На заре отдавался горячей страсти к неводам и вершам, к тому же любил, чтоб, когда понадобится, было что вытащить из холодильника. Мало кто знал рыбацкие хитрости так, как он. И Дуйо человек полезный — ему известны все тайны базара и картежной игры, достать может, что угодно.

Бабца шел не спеша. Торопиться некуда. Голову нес гордо, возвышаясь над обыденщиной. Посмотреть, так подумаешь, что мозг у него напряженно, без остановки работает.

На повороте посреди поля Бидон, продолжая смотреть в землю, бесцветным будничным голосом произнес:

— А вон и Пастух! — И махнул рукой в сторону боковой тропинки под смоковницами, по которой медленно брел Пере.

Пере изогнулся, втянул голову в плечи, словно опасаясь наткнуться на что-то или стараясь избежать удара. Ему они не дали прозвища. Может, потому, что Пере — перо, говорило само за себя. Также, как и Дуйо, духовник. Вот Бидон — прозвище. В детстве он собирал по дворам помои для поросят. Да и само слово бидон — высокий, гулкий — имело свой смысл. А у Бабцы с детства лицо покрыто пятнами от лишая. Клин со своим длинным носом так и выискивал, куда бы его забить. Дарка — имя ласкательное, часто встречается.

— Далеко чует! — усмехнулся Дуйо.

— Не тронь его! — оборвал Бабца.

Когда они добрались до моря в другом селе, Дуйо подбежал к воротам в высокой каменной ограде. Ожидало их нечто удивительное.

— Гляди! — показал он на паутину в выбоинах стены и щелях дерева. — В старые времена строили крепко, чтоб от пиратов отсиживаться, а теперь пауки охраняют их от налогового инспектора, ха, ха, ха!.. — Дуйо обеими руками повис на ручке, уперся коленом, поднажал и вдруг поехал вместе с калиткой, загребая по земле ногами.