Неразменный рубль

– Послушай, но ведь ты с самого начала… Это ведь ты про пропащего беса сказал, про черную собаку, про неразменный рубль…

– Я пошутил. В самом деле. Тогда еще можно было шутить – я же не знал об этой операции.

– Зачем ты сбил собаку?

– Я не сбивал собаку, – равнодушно и честно ответил Гена.

– Но я же видел – ее сбила черная «Волга»!

– Батюшки мои, мало черных «Волг» приезжает в «Айвазовское»? – Гена смерил Латышева насмешливым взглядом. – Вон, гляди-ка. Это не за тобой?

Мама бежала смешно, косолапо, в домашних шлепанцах, не вытирая, а будто сбрасывая слезы с лица, – растрепанная, в застиранном ситцевом халатике, – и Латышеву казалось, что она того и гляди упадет. Он думал, что не встанет ни за что – не столько из-за ободранных локтей и коленок, сколько от навалившейся усталости, ватной слабости во всем теле. Но смотреть, как мама бежит, и не подняться ей на встречу было бы гнусно.

Она обхватила его за шею с разбега (пришлось поддержать ее под локти, чтобы она не сбила его с ног) и целовала, как сумасшедшая (хотя всегда считала, что это ни к чему), и ревела совсем как маленькая, громко, навзрыд. И повторяла как заведенная:

– Санька, Санька, боже мой, Санька…

Лицо стало мокрым от ее слез. Латышев был бы рад провалиться сквозь землю – столько людей со всех сторон на это смотрело, – но только шипел сквозь зубы:

– Мам, ну прекрати… Ты чего? Ну перестань же…

Оказалось, это Наташка ляпнула, будто Латышева сбила машина… Дура… Потом мама ощупала его с головы до ног и (это при всегдашнем-то ее самообладании!) даже вскрикнула, увидев кровь на рваных джинсах.

– Ма, я просто коленки разбил. Ты чего? Успокойся, ладно?

И тут она сказала такое, от чего Латышев просто обалдел:

– Санька, ты не переживай, я тебе новые джинсы куплю, самые фирменные, честное слово.

– Да иди ты… – фыркнул он, ощущая, как горло перекрывает твердый болезненный ком. – Ты хоть представляешь, сколько это стоит?

А он-то считал, что мама никогда этого не поймет…

Когда они с мамой вернулись из травмы, где Латышеву сделали рентген и укол против столбняка, Наташка уже спала – ей дали какое-то сильное успокоительное. И это было к лучшему, потому что объясняться с ней не хотелось. Физрук собирался о чем-то спросить, но мама вытолкала его вон (вежливо, впрочем), сунула Латышеву таблетку валерьянки и, зачем-то перевязав бинтом ссадины, уложила его спать. Да еще и сидела рядом с раскладушкой, поглаживала по голове редко и осторожно – наверное, надеялась, что Латышев спит и не замечает. И, конечно, было неловко немного – он же не маленький, – но зато хорошо и спокойно. Словно все произошло не на самом деле.

После шторма возле берега толклись медузы – купаться было противно. А солнце, между тем, пекло нещадно. Латышев стирал о камень третий рапан – из них получались классные подвески. Нет, не для продажи – слишком уж хлопотно. Для продажи надо покупать точило с меленьким наждаком, руками на этом много не заработаешь.

Легкие волны шлепали о камень, с которого Латышев свесил ноги, чавкали и причмокивали, потому он не заметил шагов за спиной и вздрогнул, услышав:

– Я так и знала, что ты здесь.

Латышев медленно повернулся и смерил Кристинку долгим взглядом: красивая, стерва…

– Что тебе надо? – спросил он холодно, продолжая ее разглядывать.

Она не нашлась, что ответить: просто стояла, отводила глаза и теребила поясок короткого сарафана.

Латышев выдержал паузу и вернулся к своему монотонному занятию. Кристинка не выдержала молчания первой:

– Послушай, я правда тут не при чем… Я не знала про наркотики.

– Да ну? – Латышев не поднял глаз. – А теперь вот узнала?

– Папа сказал. У него же связи… В общем, его потихоньку предупредили, что Олег вляпался по-крупному. Он сначала орал, что пальцем не шевельнет, а потом маме с сердцем плохо стало, и он ей обещал, что все сделает.

– А от меня тебе чего надо?

– Сань, я не знала, что это подстава, – Кристинка села на камень неподалеку, подобрав под себя стройные загорелые ноги.

– Без разницы… – бросил Латышев сквозь зубы.

Он ей почти поверил. В общем-то, он не на подставу вовсе обижался – просто противно было чувствовать себя лопухом. В ее глазах. А думать, что она всегда держала его за лопуха – еще противней.

– Я попросить хотела… Папа сегодня к тебе собирался. И к твоей маме. Извиняться, ну и вообще… – она помолчала.

– И что?

– Понимаешь, папа – он честный. Для него это позор, понимаешь? Просить за Олега…

– У кухаркиных детей? – Латышев бросил на нее короткий взгляд.

– Да нет же! Папа сказал, что ты настоящий парень, а Олег – подонок.

– И о чем же ты хочешь попросить?

Кристинка вздохнула и помялась.

– Не говори папе, что это я тебе сказала про работу у Олега. Скажи, что я вас просто познакомила.

А ведь он почти поверил… Подумал, что просьба ее – только повод для встречи. Ерунда какая-нибудь.

– Не беспокойся, я вообще не собираюсь говорить с твоим папой. У тебя все?

Если бы она не врала, то давно обиделась бы и ушла. Она не ушла.

– Сань, а правда, что ты под машину бросился, чтобы эту девчонку спасти?

– Какую девчонку?

– Дочку физрука.