Неразменный рубль

Латышев находил этот поступок глупым и бессмысленным. И отчитываться за него перед Кристинкой не собирался.

– Нет, не правда. А кто тебе об этом сказал?

– Пропащий бес.

– Какой еще пропащий бес?

– Как какой? В сером костюме, – Кристинка загадочно улыбнулась. – А знаешь, мне жаль, что не я была на ее месте.

– Ты не могла быть на ее месте. Ты не девственница.

Пожалуй, тут Латышев перебрал.

– Ах вот как? – Кристинка встала и гордо выпрямилась. – Ну что ж, спасибо за прямоту.

– Всегда пожалуйста, – пробормотал Латышев ей в спину – уходила она по камням оступаясь и балансируя руками. Не очень-то красиво получалось.

Он продолжал с остервенением тереть рапан еще несколько минут – от жары уже тошнило, но Латышев продолжал уверять себя в том, что не купается из-за медуз, а не потому что соленая вода слишком чувствительно ест ссадины.

А когда он поднял голову, чтобы вытереть пот со лба, то неожиданно увидел в трех шагах Гену, сидевшего на камне. Конечно, Латышев мог и не услышать его шагов – ведь не заметил же он приближения Кристинки. Но… почему-то подумал, что этих шагов и не было вовсе.

Нет, не в костюме – «Геннадий Иванович» был в грубом сером халате с капюшоном. И легких сандалиях на худых загорелых ступнях. Впрочем, это одеяние показалось Латышеву еще более странным.

– А знаешь, она ведь в самом деле не хотела тебе ничего плохого, – сказал Гена, будто продолжил давно начатый разговор.

– Кристинка, что ли? – переспросил Латышев так, будто совсем не удивился.

– Она вовсе не считала тебя лопухом и была уверена, что вы с Олегом поладите. И про наркотики она тоже не знала. Но в этой истории она на стороне Олега, и теперь ты для нее придурок, запоровший ему все дело.

– Да и черт с ней, – проворчал Латышев, не показывая вида, что уязвлен.

– Это ты верно подметил, – хмыкнул Гена, глядя на горизонт.

– Почему она назвала тебя пропащим бесом?

– А кто я такой, по-твоему?

Это от жары. Все это мерещится от жары. Особенно халат и сандалии.

– Бес девятого чина, искуситель и злопыхатель, – продолжил Гена. – Прошу любить и жаловать.

– У вас там все такие?

– Где? В аду? Или в конторе?

Латышев, наверное, слишком откровенно тряхнул головой, Гена расхохотался так, что капюшон халата сполз с головы на спину. Никакой короткой стрижки – на плечи падали длинные патлы, как у битломанов или рокеров, а сквозь них проглядывали махонькие острые рожки.

Это от жары… Надо окунуться, и наваждение пройдет…

– Значит, это все-таки ты убил пса, – пробормотал Латышев.

– Что ты прицепился? Какая разница, кто убил пса? Важно, что это сделал не ты. Ведь ты же понял, что неразменный рубль – это абстракция. Понял, что душу отдаешь не за белые пятнышки на черной собаке. Ведь понял? Не важно, кто управляет событиями, – важно, что никто не управляет тобой.

– А… твой начальник… Значит, я думал правильно?

Гена вскинул глаза, и на дне его взгляда вместо хитринки снова полыхнул холодный огонь:

– Ты подумал правильно: он ни во что не вмешивается. Он только наблюдает.

Латышев зажмурился от накатившей вдруг головной боли, а открыв глаза увидел, что лежит в тени камня, под головой у него что-то мягкое и мокрое, а Гена (в обычных плавках и босиком, а главное – с нормальной стрижкой) отжимает ему на лоб носовой платок.

– Здорово же тебя головой о стенку приложили – чертики мерещатся. Панамочку нужно надевать, раз торчишь на солнце. С такой-то шишкой на затылке…

* * *

Мокрый снег шлепал по лобовому стеклу «копейки», в паршивом приемнике хрипло и громко плакала Таня Буланова, Латышев зевал и ежился – так и не привык вставать в пять утра, чтобы к половине седьмого появляться на рынке. Ме́ста на парковке в это время хватало, но на въезде образовался затор, и он даже обрадовался этой неожиданной задержке – не хотелось выходить на холод и под дождь (или снег?). Для торговли – отвратительный день.

Музыка смолкла ненадолго и грянула снова: «Феличита» – уже давно не модные итальянцы были так же счастливы, как и десять лет назад. Только немного похрипывали. Латышев смотрел на серую пелену за стеклом, длиннющий бетонный забор вокруг рынка, на ряды контейнеров и поржавевших лотков – пока еще пустых. Где оно, счастье? Навсегда осталось у теплого моря, среди южных цветов и трав, под жгучим июльским солнцем. Знать бы тогда, что это было счастье!

Ветер сносил тяжелые мокрые снежинки под крышу контейнера: в мороз и то не так зябко. Обычно днем мимо контейнеров валит плотная толпа, кто-нибудь нет-нет да и заинтересуется АОНом или автоответчиком… А тут – одно только кидалово. Кто еще потащится на рынок в такую погоду? С утра малолетки предложили десять финских марок с пририсованным нулем – на что надеялись, непонятно. Потом пришел «фокусник» с пачкой долларов – Латышев и в руки их брать не стал, фальшивки по цвету видно. А в руки возьмешь, скажут, что подменил. Потом солидный дядька пытался запродать ему ящик тушенки из стратегических запасов, даешь деньги – через час получаешь тушенку. Латышев избавился от него с трудом. Это со стороны кажется, что смешно, – на самом деле, такие продавцы лучше многих компостируют мозги.