Нерентабельные христиане. Рассказы о русской глубинке

Уныние Тане было чуждо абсолютно: уж если праздник надо организовать для друзей, кружок какой обучающий – это всегда к ней шли. Была даже секретарем комсомольской ячейки, только потом оставила это дело, вплотную занявшись рукоделием. Кстати, рукодельницей Таня слыла необыкновенной. Пожалуй, не было человека в интернате, который не ходил бы в связанных ею жилетках, кофтах, джемперах, а носков и варежек – не счесть.

Взрослела. Радости взросление не прибавляло. Передвигаться на низкой тележке, отталкиваясь руками, смотря постоянно снизу вверх, хоть и привычно, но не очень удобно. Много читала. Однажды, грустя, подняла глаза выше и увидела священника. Тогда наступило время возвращения Русской Церкви. Гонения закончились.

Как-то после молебна в интернате к отцу Василию Павлову подъезжает на своей низенькой тележке девушка. Сначала священник увидел ее огромные глаза: «Я хочу с вами поговорить». – «Да?» – «Мне бы хотелось креститься».

Добросовестно – а все, за что Таня ни бралась, она делала на совесть – подготовилась к Крещению, и там же в интернате через какое-то время отец Василий совершил таинство. Потом каждый раз, когда мы с батюшкой приезжали в интернат, она причащалась. Заметили, что книги на полке появились другие: Евангелие, жития святых, молитвослов, Псалтирь заменили прежние романы и повести.

Собор и мышь

Успех миссии? Повод для радостного отчета о проделанной работе? Я чувствовал себя кем-то вроде Кирилла, Мефодия, на худой конец, Брендана-мореплавателя, но в течение довольно короткого времени стал понимать, столкнувшись с особенностями молодости, что вопрос, кто кого учит быть христианином, мягко говоря, открыт. Словам, советам Таня предпочитала молчание и дело. Вот именно ее молчаливость я очень хорошо помню. Не угрюмую замкнутость – молчаливость и добрую улыбку. Потом у нее в руке промелькнули простые четки – Таня их поспешно убрала, стесняясь.

Бывает, одолевает досада, когда ты, такой хороший и пригожий, пытаешься высказать очередную умную мысль, осенившую тебя, а люди, к которым ты обращаешься с этой мыслью, снисходительно смотрят – даже не на тебя, а сквозь, куда-то вообще в другой мир. Снисходительно – ни в коем случае не стремясь тебя унизить, нет, просто им есть откуда спускаться, чтобы говорить с тобой, потому что твои слова, идеи с их добрым и светлым миром не очень пересекаются. В последних беседах с Таней я как раз и понял, что принадлежит она уже совершенно другому миру – настоящему. И огромные ее глаза рассматривают не низенькую каталку или дверь в палате, а что-то, чего ты увидеть не можешь, как ни тужься со своей праведностью. Какая тут досада – меня тогда, если честно, оторопь взяла: мышь перед собором. Тогда я еще не знал, что Таня стала Тавифой.

Девчонки, с которыми она жила в одной большой и дружной палате, рассказывали, что Таня иногда делилась с ними своими переживаниями. Говорит: «Девочки, вы даже не представляете, какой я добрый и теплый свет видела. Будьте с Богом, ладно? С Ним хорошо, поверьте». Это уже походило на завещание.

Врата

У Тавифы началась саркома тазобедренной кости. Положили в больницу, но улучшения не было никакого, и страдала она, видимо, сильно. Без жалоб, без упреков – так, как она умела. Отказалась принимать обезболивающие препараты, которые ей настоятельно советовали врачи. «После них трудно молиться», – сказала она нам, опять же как будто извиняясь.

В конце концов Тавифа попросила перевести ее в отдельную палату из огромной. К ней относились прекрасно, и мы спросили, как она сможет обойтись без помощи подруг. Она ответила: «Мне их жалко, ведь от меня сильно пахнет». Нас потрясла эта забота о других людях. Конечно, запах гниющего мяса тяжел, но такая самоотверженность больного человека восхищает. Но девчонки в палате, настоящие друзья, проявили настойчивость и сказали, что ухаживать за Таней будут до конца. Христианская какая настойчивость! Уроки Тавифы не прошли бесследно.

Она скончалась в Великом посту. В тот день я читал на клиросе. Помню прокимен перед чтением паремий: «Сия врата Господня – праведные внидут в ня». Очень редко я молился так искренне.

Смотрим сейчас на старые фотографии, одеваем детей в свитера, которые связала Тавифа, и, похоже, начинаем понемногу понимать настоящую христианскую красоту. Суметь бы еще обрести ее самим.

Гоша. Быль