Нерентабельные христиане. Рассказы о русской глубинке

Назвала адрес, и бабушки-сестры удалились.

Приглашение было, во-первых, добрым, во-вторых, не допускало отнекиваний, в-третьих, София Оттовна (мы быстро узнали, кто к нам приходил, в деревне это нетрудно) и Валентина Петровна обещали накрыть стол «по-пинежски», следовательно, упускать такую возможность нельзя. Ровно в 18:02 мы постучались к ним в дом. Несмотря на опоздание, пустили:

– Двери побыстрей закрывайте, иначе дом выстудит! За стол проходите.

Действительно, огромный стол, заставленный северными яствами: пироги-варенье-печенье-снова пироги-чай и прочая, и прочая. Мы оторопели от такого гостеприимства. Бабушка София улыбнулась и пригласила всю честную компанию за стол.

– Вы, наверное, удивляетесь нашему приглашению. Удивляться не стоит: в наших краях каждый новый человек интересен, и у нас все по-честному – с каждым новеньким нужно поговорить, выяснить, кто да откуда, с чем приехал. Новости у нас так делаются, а не по слухам. Сначала о себе расскажите, а уж потом и мы.

Как смогли, рассказали, представились. Да, действительно ездим по России, собираем рассказы о людях, интересные истории, чтобы потом поделиться ими.

– А что такое, по-вашему, «интересный человек»? – деловито осведомилась бабушка.

– Это всегда по-разному. Но ведь каждый человек по-своему интересен. Вот, например, вы. Откуда в русской Пинеге появилась София Оттовна Гандверк? Имя, прямо скажем, не очень привычное для ваших-то краев.

Тут мы попали в точку. Бабушкам было что рассказать, не зря пригласили в гости. Разговор, который шел за столом, никак не был хвастовством, желанием поразить собеседника – было стремление, как нам показалось, поведать об удивительных путях Божиих. Скорбных, трагических, печальных, но и о способности Бога вывести человека этими путями к радости. При правильном отношении к ним самого человека, конечно. Пример был у нас перед глазами, он вспоминал родной немецкий язык, то и дело переходя на певучий пинежский говор, тоже родной, кстати. Вот что рассказала гостям бабушка София.

– Отца, который работал в Йене, что в Тюрингии, позвали в Ленинград помогать строить оптико-механический завод. Один из лучших работников, Отто Гандверк, любил Россию, хотел посмотреть, как живет СССР, и с радостью принял приглашение директора завода. В 1930 году он приехал в Ленинград, через несколько месяцев к нему присоединилась молодая жена Хильда. А в 32-м на свет появилась я, Урсула-София Хандверк, это уж потом фамилию переделали в Гандверк – так, видимо, удобнее. Жили мы на Васильевском острове, отец исправно ходил на работу, мама вела домашнее хозяйство, я играла во дворе и, конечно, освоила сразу же оба языка: русский и немецкий. Жили счастливо – что еще может сказать ребенок?

Но зимней ночью 1937 года за папой пришли люди в форме. Я помню тот страх и омерзение, которые испытала: ходят по квартире, командуют, хамят. Помню плачущую маму. Она потом почти всегда плакала. Отец обернулся в дверях и сказал: «Я вернусь. Не верьте ничему, это ошибка». Это был последний раз, когда мы видели папу. Он не вернулся ни наутро, ни на следующий день. Помню, пошли с мамой его искать. Пришли на завод, где он работал. Смотрим – его фотография все так же висит на Доске почета. Приходим к директору. Мама русского не знала, поэтому переводила я, пятилетний ребенок. Директор удивился: «А разве ваш муж не на больничном?» Он тоже ничего не знал. Лишь много позже выяснилось, что папу расстреляли почти сразу после ареста – тогда хватали и убивали просто: по спискам. Вот он и попал в такой список. Вся вина его была в том, что помогал строить завод.

А через две недели раздался новый стук в нашу дверь. Человек в форме рявкнул, что у нас есть сутки, чтобы мы собирали вещи и ехали на север, в Архангельск – «вот там с вашим Отто и увидитесь». Мы ехали в феврале в вагоне для скота. Помню, когда приехали в Архангельск, мама каким-то чудом уговорила конвойного позволить ей сходить купить мне пальто. В Архангельске нам было сказано, что наш новый дом – Пинега и туда надо добираться пешком, с обозом. Как оказалось, мы в ссылке. Нас было много, несколько десятков, наверное. Так мы и добрались до Пинеги – почти как Ломоносов в Москву, только нам не до учебы было. Старых и больных везли, а те, кто мог идти, шел по снегу. Мама лежала: у нее температура под сорок была.

Пришли. И поселили нас в каком-то подвале. Сначала жили там. Ну, как жили? Мне-то проще, я же ребенком была, в том возрасте многих бед не замечаешь. А вот мама и другие много плакали, конечно. В деревне к новым всегда настороженное отношение, а мы еще и ссыльные – «члены семьи врага народа»! Да еще и немцы. Ох, беда была! И еды почти нет. А тут война пришла, так мы сразу еще и «фашистами» стали. Бедная мама! Я-то по характеру бойкая, могла и подраться, что и делала, и меня мальчишки уважали, а мама все страдала.

Слава Богу, мама взяла с собой швейную машинку «Зингер» – она нам просто жизнь спасла. Мы шили, чинили белье – мама смогла устроиться в детский сад кастеляншей.