— Анни. Ты хочешь дать ему больше, это потом будет твоим правом, но я не советую. Тридцать лет он только купался в удовольствиях, он ни дня не работал. Он не хотел никогда учиться. Почему, кто-то должен потакать его прихотям и его эгоизму?! Он сеет зло. И я, как отец, должен с горечью сам себе же в этом признаться.
Он сильно закашлялся. Ему очень трудно было об этом говорить и начался новый приступ. Анни спешно подала ему опять отвары трав.
— Ой, как бы я хотел затянуться сигарой, девочка моя, родная. — сказал он, как только кашель слегка отпустил. — Может принесешь мне?
Анни недоверчиво смотрела ему в лицо. А у него глаза были, уже давно такими были, как у побитой собачонки. О! Кто не изведал, тот даже приблизительно не может понять эту муку.
— Анни. Мне все равно уже не помочь.
И она подчинилась. Принесла красивую резную коробку с дорогими сигарами.
— Я только прошу тебя, очень медленно — попросила.
Он затянулся и первый раз за последние недели она увидела улыбку на его худом лице. Но ему нужно было все ей сказать. Он продолжал.
— Если ты будешь чувствовать, что завод совсем не потянешь, то твое право будет его продать, но …это дело моей семьи, отца моего, меня, и я мечтал бы оставить все своему сыну. Только, родной мой человечек. Все, что сейчас появляется в мире, может просто разрушить это до основания, и ты ничего не сможешь сделать.
— А это что?
— Это силы народа. Я с каждым годом прихожу к убеждению, наблюдая за происходящим, что подымается та сила, которая все переделает по-другому. И разбираться никто у них не станет, кто прав, кто виноват. Я прошу тебя, бегите тогда с сыном за границу, ни думая ни о чем, и только в Швейцарию или в Америку, ибо все остальные государства будут ввязаны в сильнейшую драку. И продав завод, только не затяни момент, деньги положи в банки Швейцарии и можешь Америки. В разные банки, так лучше. «Яйца нужно размещать в разные корзины»
— А почему ты думаешь, что в Швейцарии или Америки будет все спокойно и надежно?
— Потому что Швейцария совершенно далека от политики и никому не интересна — очень мала и не перспективна в природных ресурсах. Это тихий омут, он таким и останется. А Америка уже сейчас рушит все сословные предрассудки, которые так сильны у нас и в Европе и ей революция не грозит.
Он стал опять гладить её по голове. Дым сигары окутал его лицо и из-за плотного облака она плохо его видела.
— Ты доктор и это твое, а я и сожалею о том, ну ничего с этим поделать не могу, что заставляю тебя заниматься совершенно не свойственными для женщин делами. Анни, прости меня за это. У меня нет выхода другого. Я перекраиваю твою жизнь, и может в этом и мой грех?! Я повторюсь, твое право распорядиться этим, захочешь продать, продавай.
Опять затянулся и опять сильный кашель стал терзать ему грудь. Сигару пришлось затушить. Стали ждать окончания приступа. И потом он снова продолжил.
— У меня делами руководит сейчас очень исправный управляющий. Давно. Я его давно поставил во главе всех дел и дал ему не только оплату труда, но и десять процентов от общей прибыли, как завода, так и ипподрома. У него должна всегда быть заинтересованность в получении прибыли и это дает мне надежду, что поэтому ты не останешься без помощника. Он умен, грамотен, полон сил и перспективен. А также — он порядочен. Но… Анни, люди есть люди. Я должен был включить его в завещание, чтобы у него был интерес тебе помогать. А вы, ты, сын и все домочадцы, и не почувствуете эти десять процентов от прибыли, получаемые не членами нашей семьи. Домом пусть занимается Дора. Полностью, я лучшей хозяйки не знаю, а тебе придется вникать в дела, я с завтрашнего же дня, подписываю все документы и становлюсь твоим помощником, ну …только на какое-то время. Анни… — почему-то позвал он её. — А может это тоже и лучше? — как бы даже сам у себя спросил он. — Ты… это новое для тебя дело, займет все твои мысли, и мои похороны для вас пройдут как один день. Я бы желал этого!
Она возразила, но он опять рукой приказал ей помолчать.
— Потерпи несколько лет. Вначале будет слишком трудно. А потом, если рядом грамотные помощники, ты и вернешься в больницу?!