Нерешенная задача

— Требование правительства, предложить вам разойтись и устранить беспорядки! Нам дано право, применить силу, в режиме военного времени. Страна вступила в войну и по закону военного времени, вы будете объявлены террористами, вы подлежите суду и к вам применят уголовное право.

— Где вы видите беспорядки? Люди не имеют возможности дальше жить. За что нас судить? За то, что мы хотим работать честно и зарабатывать? Вы это серьезно? — с удивлением спросил Игн.

— Да. Именно вас объявят вне закона и применены будут самые жесткие меры, поэтому сейчас мы вас только призываем — мирно разойтись. Никто не хочет из нас применения силы.

— Вы возьмите нашу петицию, доставите в парламент и в течении недели правительство должно выполнить наши условия.

— Иначе что?

В рядах царило молчание. Народ стал колебаться.

— Иначе что? — повысил голос ёрмистер.

— Наши забастовки будут продолжаться. Сегодня здесь собрались рабочие с двух предприятий, через неделю нас станет больше. Люди не хотят терять на войне своих родных, эта война не за своё отечество.

— Вы должны работать, а принимать политические решения не ваше дело! И объяснять, почему парламентом принимается то или иное решение никто не уполномочен… — И он сделал шаг вперед и поднял руку вверх. — Мы призываем вас разойтись… мы — полиция и не обсуждаем решения парламента. — С виска по щеке у него пробежала капля пота. Одна, вслед за ней другая. Миррано уже не вдумывался в слова произносимые той или другой стороной. Он как доктор с уверенностью мог сказать, что через пол часа половине из присутствующих, у кого сердце по слабее, сделается дурно. В глазах же ёрмистера явственно читалось нетерпение.

Игн вытянул из закатанного рукава мужской сорочки твердый лист бумаги. Это была петиция. Он сознательно засунул её в рукав, дабы не пропитать её каплями пота, которые стекали по груди, на живот. Жара была в самом разгаре и ни работать, ни отдыхать на улице под солнцепеком было не мыслимо. Как драгоценный свиток старины, протянул он изложенные требования забастовщиков к ёрмистеру, на который тот посмотрел нахмурив брови. Для всех, кто стоял с противоположной стороны полицейских, эти изложенные на бумаге строки были вымучены и последней надеждой на перемены. Но…ёрмистер был не прав. Он даже не стал хитрить. Возможно он был глуп, возможно высокомерен, но весь его вид говорил о полном безразличии и к этому листу бумаги и ко всей этой толпе. Может и жара подогревала агресивность. Люди смотрели в упор. На вооруженных людей в синих мундирах, также как и они, являющихся подневольными и не самостоятельными, но живущих в этой стране, растящих детей, получающих не большое жалование и так же провожающих из своих семей кого-то на войну и искали солидарности, хотя бы в выражениях лиц. Но …лица были беспристрастны, словно у оловянных солдатиков, запрограммированных на некие определенные действия, не подразумевающие свободу выбора. И это несколько шокировало! А когда состояние легкого шока рассеивалось, возрастал гнев.

Как одолжение, ёрмистер взял в руки петицию и не колеблясь, на глазах у всех её разорвал.

В толпе как волной, прокатился глухой гул, словно каждый пытался подавить свои истинные эмоции. У Игн у виска за пульсировала жилка, как знак большого напряжения. И даже Миррано возмутился таким неуважением к людям. По его мнению, конфликт можно было погасить, проявив со стороны ёрмистера гибкость и хитрость. Все разошлись бы по домам, обсуждать произошедшее и каждый считал бы, что делает все, что в его силах. А дальше будет как Бог даст! Но вызывающее и высокомерное поведение этого человека только накаляло обстановку и подогревало гнев людей. И все-таки, он до конца верил в то, что в такую жару никто не осмелиться предпринять активные действия, все просто энергетически истощились от зноя и отсутствия воды. И большая бочка холодной воды сделала бы сейчас всех счастливее. И от того, что произошло в следующий миг, скоропалительно и неожиданно, вызвало у него просто — А!

Игн со всего размаха отвесил стоящему напротив него ёрмистеру жесткую оплеуху. Это даже было не по-мужски, а со стороны напоминало сцену ревности супруги к загулявшему супругу! Но толпа выдохнула громким «у-у-х»! А кто-то, как Миррано, от неожиданности воскликнул «а-а»! Но, если женщина и отвесила бы оплеуху, то это было бы не так больно. От этой оплеухи, у ёрмистера глаза стали круглыми как блюдца и ярко красное пятно расползлось на всю щеку, а он только за вращал бешенным взглядом из стороны в сторону, сначала растерявшись, но гнев превозобладал, и изо всего своего громкого горла выплюнул на мостовую — «За мной! Вперед»!