Нерешенная задача

— И даже скальпы не сняли?! — и тут, обнаружив у себя на груди влажную, пахнущую землей траву, а это оказались большие листья мальвы, вопросительно посмотрел на Утермена.

— Раньше сняли бы, а теперь 20 век на дворе, как вы выразились и даже они считают это пережитками первобытного прошлого. Черт подери, скажу я не как бывший проповедник, не понимаю…, то ли им надоело самим убивать? То ли уже смысла в этом не видят. Они выяснили для себя, что мы им совершенно не опасны и испарились. А эти раны на груди будут вам теперь всегда напоминать о бренности всей нашей жизни и о тех истинных ценностях, которые человек осознает, только постояв на самом пороге смерти.

Войцеховский кашлянул, из глубины растрепанного страхом ума за это время и из груди стал вырываться смех. Мышца руки от напряжения стала дрожать, он устало снова опустился на землю.

— Это значит мы будем жить? О … Аллах, вернусь домой, обязательно выучу хоть одну молитву толком!

Джон Утермен так же с огромной усталостью в голосе произнес:

— Да. Но нас полностью обокрали. И если у нас хватит сил без еды добраться до близлежащего ранчо, то тогда только с уверенностью можно будет утверждать, что мы будем жить. А вы идти то сможете? Как ваши ноги?

Войцеховский сел. Это, действительно была проблема из проблем.

— Вы знаете, я так хочу домой, что я поползу, но перемещаться я хоть как-то буду.

Джон Утермен резко поднялся и с него слетела такая же трава, затягивающая вырезанные индейцами раны на груди. Артур только спросил:

— Это вы или дикари сделали широкий жест на прощание?

— Я — кратко ответил Утермен. — Пойду найду вам крепкие палки, с ними будет легче.

ГЛАВА 125

Ани не теряла надежду, но в их доме поселилась тоска. Бетси не знала с какой стороны подойти к хозяйке, потому что она уходила на работу как бескровное существо и приходила такой же с работы. Джизи не привлекала к себе её внимание и она целиком сбросила её на руки няньки и самой Бетси. К ужину она чаще всего не выходила, а если Бетси удавалось её уговорить, то только пила много чаю, не притрагиваясь ни к чему другому. Угнетающая обстановка непонятной постоянной тревоги царила с утра до следующего утра и у Ани не было сил что-то менять. Билли боролся со своими проблемами, а Ани словно превратилась в робота, делая необходимые вещи машинально и безучастно. Её ум понимал, что свои переживания она должна прятать от посторонних глаз, особенно когда она одна в чужой стране и рядом не было ни одного близкого человека, искренне сочувствующего её горю. Она уже успела понять, что Америка для сильных людей, всегда действенных и никогда не отчаивающихся ни при каких обстоятельствах! Поэтому она натягивала улыбку на лицо и даже старалась включать все своё внимание в рабочий ритм на работе, но глаза, большие, миндалевидные, с густыми ресницами, смотрели пустотой, в них потух огонь.

Мистер Бари Саливан каждый день телеграфировал о том, что его поиски остаются без ожидаемых результатов и каждый день убивал надежду с безжалостностью палача. Если бы хоть она могла высыпаться, чтобы восстанавливать потраченные за день силы, но тревожные мысли не были дружны со сном, и он приходил к истерзанному разуму только под самое утро, когда уже необходимо было собираться на работу. И погода была солидарна с душевным состоянием обитателей дома на Бруклин-сквер, которые словно погрузились в пучину мрачной бездны.

Ани оперировала в паре с мистером Керком, опытным хирургом, который пользовался у Идена Тернера большим уважением и ей отвели ведущую роль. Хотя может быть увидев её воспаленные от недосыпа уже которую ночь глаза, Тернер не допустил бы её к операции вообще. Его не было в клинике, он уехал по делам в Вашингтон и они в экстремальном режиме, вынуждены были по всем показаниям провести операцию по удалению гнойного аппендицита представителю прогрессивной буржуазии, занимающего новым бизнесом в Нью-Йорке — деятельностью столичного такси. Заболевание осложнялось почтенным возрастом пациента. Ему было около 50 лет и у него был туберкулез. Пациент поздно был доставлен в клинику, из-за неверно поставленного диагноза своего домашнего доктора, который с самого начала неверно поставил диагноз — почечная колика. Изначально, шансов у пациента было очень мало и мистер Керк прямо сказал об этом комиссии, собравшейся с самого утра в палате больного, который уже в прямом смысле слова «сгорал» от высокой температуры. Все понимали, что оперировать все равно придется, предпринять последнюю попытку было необходимо, но не так приятно было браться за операцию, в успешный исход которой почти никто не верил.

Так и произошло. Гной расплавил слишком большой участок ткани в организме и они не успели вычистить его до конца — пациент умер на столе.