Нерешенная задача

Вероятно, прошло часа три, не более. Индейцы сменили друг друга два раза, волоча его на себе, но уже глубокой ночью, их привязали за руки высоко к деревьям. В темноте, Артур почувствовал близкое присутствие Джона Утермена и даже спросил:

— Вы живы?

— Я жив, — ответил Утермен и даже понимаю, что они говорят, хотя их диалект немного отличается от яхов. Вы еще даже не представляете, что нас ждет впереди, это северные яхи… …и я мужик, знаю… но… — и он замолчал.

Артур силился всматриваться в непроглядную темень и не мог понять, зачем их привязали к деревьям и почему все исчезли. Его мучила боль в ногах, а приходилось стоять на чем-то все время издававшем треск и хруст, как понял он, ветках деревьев, и осознание от глубокой резко наступившей тишины заработало с неутомимой силой и лучше бы оно притупило свою ясность, ибо от того, что приходило на ум, хотелось завыть от дикого страха.

Сжав со всей силы зубы:

— Нас что хотят поджарить? — спросил он у Джона Утермена.

— Предполагаю, что — да… — тихо ответил тот и Войцеховский четко услышал в голосе эти фальшивые дрожащие ноты страха и отчаяния.

Войцеховский напряг все свои силы и постарался силой мышц порвать веревки, связывающие руки, что оказалось совершенно бесполезно. Сплюнув на землю горькую слюну, он выругался на чисто турецком языке, потом стал напрягать зрение, чтобы разглядеть хоть какие-то предметы вокруг, его мозг еще не принял до конца всей реальности, что с ними произошла и хаотично пытался найти выход.

— Такого не может быть — проговорил он и не понятно, кому это он сказал, как понял Утермен, это мысли были сказаны вслух: — Такого просто не может быть… — уже более четче проговорил он и продолжил свою мысль — Двадцатый век на дворе, а нас поджарят живьем? И за что? Просто, потому что мы белые? Я в своей жизни не тронул пальцем ни одного индейца.

Не сразу, видимо ему нужно было время для раздумья, а может потому, что мысли совершенно не этим были заняты, но вскоре Джон Утермен ответил:

— Эта телега уже катится произвольно. Знаете, господин Войцеховский, самое интересное то, что я не могу поставить свою и возможно вашу смерть даже им в вину. Я и перестал быть проповедником после одного случая, который до сих пор часто мне сниться. После того, как мои глаза увидели, что способны сотворить люди друг с другом, я не смог больше взять в руки библию и проповедовать мир и дружелюбие. Во мне что-то надломилось. Мне показалось настолько несуразным вдалбливать в другие головы мысли о прощении и призывать к милосердию, потому что я четко понимал в тот момент, насколько это пустые слова, и я сам не смог бы сделать того, к чему призывал, если бы на моих глазах издевались над моим ребенком или любимой женой.

Войцеховский закрыл глаза и обессилено прислонил голову к дереву.

— Пока меня Бог миловал от таких зрелищ — проговорил. — Вот он страх — настоящий, жуткий страх! Я, по сути, такого никогда и не испытывал! Дай мне Господь силы достойно принять смерть, не смотря ни на какую боль! — и вдруг, открыв глаза, обратился снова к Утермену. — Давайте разговаривать, иначе страх совсем овладеет нашей душой.

— Давайте — покорно согласился Утермен.

Они с трудом, как назло, подыскивали слова, чтобы завязать беседу и первым нашёлся Утермен. — Я понимаю их язык, это те же самые яхи, которым я уже пять лет таскал сухари и различную утварь, но индейцы пока не знают об этом. Вы гостили у южных яхов, не дай бог дикарям узнать об этом!

Войцеховский еле терпел боль и уже всем своим телом висел на веревках, связывающих руки и от повышенного натяжения, они глубоко впивались в запястья, но держать свой вес силой ног, не было сил. Руки онемели и холод ночи въедался настойчиво в тело, вызывая озноб, так, что зубы стали отбивать барабанную дробь непроизвольно. Это было мукой.