Нерозначники(СИ)

Странность за ней водится -- не раз селяне подмечали и дивовались. Пьёт наравне с мужиками, да ещё лише -- только подавай. Иной крепкущий мужик столь не потянет да в сон рухнет, сколько себе Ленка-плясунья в нутро прольёт. А на утро, после пьянству-то, все пластом лежат и с похмелины маются, а Ленке хоть бы что, и будто ещё здоровее стала. Спросонков только глянет, осмотрит место лихой пирушки -- не осталось ли чего? -- да песню затянет, и по дому ладить возьмётся.

Однажды с ней в городе история случилось. Сидела в кабаке каком-то ну и увидела, как пятеро мужичонков заказали бутылку водки и пять стаканов. Лена недолго думая подозвала официанта и заказала... пять бутылок и один стакан. И всё это спокойнёхонько выпила. Вдобавок ещё трезвей осталась тех пятерых. Не мудрено, конечно, обычное для неё дело, а тогда удивила людей, позабавила.

Сейчас-то Лена одна в избушке хозяит, а раньше-то два раза взамуж ходила.

Первый муж у неё Семён был. Он-то свой, канилинец, родственники его по всей деревне живут. А Лену со стороны взял, с другой какой-то, дальней деревеньки. Мало кому она по нраву пришлась. Юркая да востроглазая, и всё-то по своей думке перегибала. Сразу, слышь-ка, не схотела с родителями Семёна жить. Стребовала, чтобы он свой дом ставил. А Семён что? Не очень-то и противился, во всём её слушался и не перечил -- сильную, сказывали, она над ним власть взяла. До работы и вовсе неохочая оказалась, всё боле по гостям Сёму тянула и на пирушки-гулянки рядилась.

Только не зажились они в новом доме. Семён-то и ростом высоконек и в плечах широк был, а на поверку хрусткий оказался... От малой хвори отбиться не мог. Стал всякую таблетку на вкус пробовать и силу в ней искать, -- может, оттого ещё пуще хиреть и начал... А быть может, ещё какая подсоба была... Годов-то сколь минуло -- кто сейчас скажет?

Ну и вовсе исчах. Так и положили в землю: тело сохлое, кожа на костях висит, веса-то в нём никакого и не стало.

Страшно Лена по Семёну убивалась. Чуть было умишком не тронулась. А может, и пошатилась: очень уж непутёво у неё жизнь далее сложилась. На могилке тогда весь день и всю ночь пролежала недвижная. Здоровенные мужики не могли с ней совладать, насилу уж увели в деревню. Вдовесок ещё полгода не в себе была -- про гулянки и не поминай! -- сидит тихонькая-тихонькая и в белу стену немигаючи смотрит. Бабы её силком кормили да утешали, каждая на свой лад. И знахарка Агафья возле неё кружилась -- отпаивала и отшёптывала.

Так-то Лена с горем пополам и очухалась. Да потом ещё развеселее стала.

И со вторым долго не зажилась. А может, и не было никакого мужа? Что-то никто о нём толком сказать не умеет. С трудом вспоминают одно: был-де какой-то, с месяц, может, и пожили, да он ни с кем и не знался -- молчун был нелюдимый, а то и даже немой. Лена потом сказывала: "Накой неумеха нужен? Никакого в нём проку...", мол, прогнала обратно в город.

После того замужества одинакая так и осталась. Детей нет. Ну и повела, слышь-ка, жизнь шатучую: сойдётся -- разойдётся, пристанет -- отстанет.

Странная она, что и говорить, загадочная. И сродственников её никто не видел. Спрашивали, само собой, а Ленка только отмахивается:

-- И знать их не хочу. Сама проживу, не заскучаю.

И что интересно, в деревне ни одного плетухана не нашлось, чтобы про Лену толково объяснить. Оно ведь как -- какая крестьянка не так жизнь повела или сказала что-нито, про неё уже молва колесом покатилась: мол, икотница, ведьма, в свинью оборачивается, у коров молоко крадёт... А про Лену -- ничего, ну, только -- спаивается девка, шальная и бедовая.

...Не дослушал Мираш, что там Борис плетуханит, а сразу к Лене оборотился. Глянул... да и застыл от неожиданности...

Агафья над Леной пухтает, а той только хуже стало. Никакие заговоры-наговоры не помогают.

-- Вижу, -- заключила старуха, -- крепко в тебя спуг сел. -- И взялась чашками греметь и выбирать, какой у неё настой от спуга и для спокойствию.

Намешала скоренько зелья и для верности самогонки своей плеснула.

-- На-кось, дочка, испей средства верного, -- подступилась она к Лене. -- Сразу в себя придёшь.

Лена испила, и ей вроде как и впрямь полегчало. То всё ревмя ревела, а тут с придыхом притихнулась, и какая-никакая живость в глазах появилась.

Мираш про свою помощь напрочь забыл. Да и какая тут... Стоит и в толк никак не возьмёт -- смотрит он на Лену, а это и не Лена вовсе, а лесовинша Лека Шилка на стуле сидит и платком утирается... Такая, вишь, несуразица дичайшая.

-- Ой, Агафьюшка, набулькай мне ещё скорей, -- простонала Лена-Лека, -- Нито со страху-от в серёдке всё колыхается.

Мираша она не увидела, само собой, не дано это, понятно, в скудельном теле. Если кто из тусторонних в человека оборачивается, сразу все сверхспособности теряет. Может только образ менять да обратно бесплотным становиться.

-- Надо, надо, -- одобрительно закивали вокруг, -- намаялась, видать, сердешная.

"Да уж, намаялась, сердешная", -- подумал Мираш и стал ждать, что дальше будет.

Агафья налила, не поскупилась, и Борис тут же заёрзал: