Нерозначники(СИ)

Макарка вытянулся из-под маминой лапы и навострил ушки. Поводил ими из стороны в сторону и на мать растерянно глянул. А у Насти уже слезинки в глазах блеснули. Она отвернулась торопко и говорит, как можно спокойней:

-- Я сейчас ненадолго выйду, а вы тихо сидите и не шевелитесь, -- и словно прощается: -- Ты, Макарка, береги сестрёнку, рядышком будьте друг с дружкой всегда... -- и тут почувствовала, как шестом больно ударили её в бок. Сжала зубы и тихонько переложила лапы перед собой...

Повитель с Шайраем встали по бокам над челом и, пробивая небо берлоги, взялись острыми вицами яростно медведицу гнать. Шайрай ещё и кричит на человеческом, знакомом Насте, языке:

-- Слышь, старик, насколь потянет эта медведка, когда уложим её?

А ему со смехом отвечают:

-- Погодь, сейчас переведём килограммы в рубли-копейки.

Из берлоги как рявкнет -- с соседних деревьев кухта посыпалась. Сугроб вспучился, и разъярённая медведица вымахнула из нутра берлоги. Сразу и кинулась на того, кто напредки стоит. Прыгнула и уж лапу занесла... и признала Елима. От неожиданности в снег и осела. А тот Насте и опомниться не дал, шестом взмахнул и со всей мочи по носу ей саданул... По бедному носу, который столько раз ласково толкался в ладонь Елима.

-- Что, спишь, Настасья?! -- лицо Елима злобно перекосилось. -- А выродки твои где?!

Медведица неистово взвыла и на дыбы вскинулась. Враз и к Елиму рванулась, подмяла его под себя и уж разорвать решилась, а тут... не стало Елима. Настя ошарила лапами под брюхом да в округе -- а и нет никого... Только снег рытвинами. Глянула по сторонам: тихо и живого ничуть не бывало. Словно почудилось.

Настя опять вскочила и, безумно ревя, заметалась из стороны в сторону. Лесины с треском рушились под её ударами, ломались, как тростинки. Опомнившись немного, она с остервенением рванула кору на берёзе и как подкошенная рухнула в снег. Настя даже не заплакала, а недвижно застыла -- в глазах лишь страх и боль невыразимая. "Куда же мы пойдём?.. -- с тоской думала она. -- Ещё придут, нельзя оставаться... Как он мог?.. Вскормить, вырастить, а потом своими руками... Мне не спасти детей зимой... Так холодно и есть нечего..."

Макарка и Миклуша вылезли испуганные из берложки, подползли к матери, прижались к ней и заплакали в два голосишка. Настя их прижала к себе и сама не в силах сдержаться завыла. И всё сильней и сильней заревела, задыхаясь от обиды и предательства такого.

И вдруг Настя прямо перед собой... маму свою увидела. Миражный силуэт возник возле, заколыхался на морозном воздухе. Черты так-то размыты, только отдалённо медведицу напоминают. А голос ясно зазвучал, родной мамин голос:

-- Не бойся, дочка, всё будет хорошо. Это был не Елим, он не мог тебя предать.

Настя словно и не удивилась, увидев маму, но про Елима не поверила.

-- Но я же видела, мама. Я же видела... -- плача, повторяла она.

-- Это был не он. В жизни лишь сердцу верить можно. Ступай к Елиму, он поможет тебе, -- сказала медведица так-то и стала истончаться, поплыла в воздухе.

-- Мама, подожди! Мама!.. -- закричала Настя и побежала вдогонку за облачком. А Макарка с Миклушей ещё пуще разревелись и следом припустились.

Только не послушалась Настя маму свою, не пошла к старику Елиму. Хоть и сердцем почуяла, что не виноват он, а всё же с разумением не смогла совладать. Но и мстить не стала.

Медведь, известно, не жилец зимой, маята одна. Глянула Настя вокруг: еды достать совсем негде. Да и нельзя есть. Организм от кормёжки отвык, а приучишь его сейчас -- всё равно что на шатучую жизнь соглашаться. А шатуны, такой уж закон, до весны не доживают. А Насте и себя и детей прокормить надо -- как?.. Вовсе безысходность страшная.

Так бы и неминуемая погибель -- да кто ж ей сгибнуть-то даст! Мама всегда рядышком, да и Елим с любовью в сердце ждёт. Ну и так случилось, что... от Мираша помощь пришла. Привиделось ему во сне, что с Настей такое злодейство учинили, и сразу он к Елиму в Забродки кинулся. К старику на глаза ему запретили являться, так проверенную методу применил -- в Сердыша опять вселился. Правда, посомневался чуть, потому как Сердыш не окреп ещё после ранения страшного. "Эх, -- думает, -- в рваный тулуп придётся лезть. Кто увидит -- засмеёт".

* * *

В ту ночь, когда с Настей беда случилась, Елим страшно маялся, а так и не смог заснуть (услышало, конечно, чулое сердце). Под утро уже, темно ещё было, не выдержал и поднялся с лежанки. Кряхтя, подошёл к окну и, думая о чём-то сумно, поскоблил заиндевелое стекло.

-- Крепко мороз хватанул, -- сказал он. -- Пойду-кось на улку, воздуху глотну да дровишек прихвачу... Эхма, и деньки-то суматошные выдались!

Собаки тут же вскочили и закрутились возле дверей, помахивая хвостами.

-- Эхма, гулёны, -- грустно улыбнулся старик. Достал из-за печки валенки, посмотрел задумчиво на треснутые, покоробленные подошвы и, не торопясь, обулся.

Вышел Елим из дома, и вдруг Сердыш с какого-то лиха в лес сиганул.

-- Чевой-то это он? -- удивился старик. -- От хвори ещё не отошёл, а резвость таку кажет. Можа, волкам побёг мстить?