Нерозначники(СИ)

-- Ну, что ты, Белянушка, хорошая моя, случилось чевой-то? Ну, успокойся, успокойся...-- шепчет Елим так-то, а сам гладит её по знобким бокам, по остроносой мордахе.

Белянка голову к нему тянет, будто убедиться хочет, правда ли это он... А в глазах у неё тоска горькая.

-- Надо бы ножницы опосля принесть, а то уж чёлка в глаза забирается. Красавушка ты у меня. Холодно тебе, небось? Потерпи, родненькая, потерпи, можа, не долго, спадут морозы, -- к Кукуше повернулся и говорит: -- У тебя, Кукушенька, шёрстка-то подлиней будет, сама-то чевой-то разволновалась? Исть, поди, хотите? Знамо, с утра не кормил. Сейчас, родненькие, сейчас.

Принёс и волоть сена и овса, а они даже не притронулись. Елим уж и упрашивал, и совестил всяко, а потом и вовсе разозлился.

-- Голодовку, чай, объявили? -- напустился он. -- Ладноть, неделю кормить не буду...

Белянка на Елима смотрит, смотрит, не отрываясь, своими большими карими глазами, грустно так, словно винится в чём и словно тайну какую знает...

Вернулся Елим в избу, а там Сердыш с Оляпкой также маются. И скулят, словно плачут, и ползают на брюшках, и жмутся опять к ногам Елима, и в глаза заглядывают. Странно это, конечно, Елиму показалось, тоже растревожился, а вида не показывает, бодрится и над собаками подшучивает.

Растопил старик печку да похлёбки горяченькой сварил. Мясца побольше положил. Умаялись, думает, проголодались, вот и приуныли.

А они даже и не потянулись к чашкам...

-- Знамо дело, откусили друг дружке носы, -- спробовал шутить Елим. -- Где уж теперь чутью взяться... -- и поставил миски возле самых мордах.

Сердыш облизнулся, а есть не стал. Оляпка и не посмотрела даже, от Елима глаз не отрывает.

Старик уж сам помрачнел от такого. Чуть-чуть похлебал кулеша и чашку отставил.

-- Раз вы все голодовку учинили, -- говорит, -- то и я исть не буду.

Возле огня его разморило, глаза слипаться стали, и слабота по телу разлилась. Приятная вовсе усталость, болести, что в старом теле гнездовали, отступили так-то, и в голове мысли суетные утихли.

Помолился Елим перед сном. Больше обычного перед иконками побыл. И сыновей с дочерью, и Талю, и родичей, и всех, кого знает, помянул в молитвах. И Настю с детьми, и домочадцев своих. Илью тоже добрым словом вспомнил. Здоровья просил дать и от беды беречь. И счастливой доли.

Потом лёг на лежанку. Ноги к огню потянул, тепло ему, хорошо стало. Настю вспомнил. Представил, как она с Миклушей и Макаркой тихонько спит в берложке... Улыбнулся. Так с улыбкой и уснул.

* * *

Через два дня пасечник Степан с Ленкой-плясуньей и Талей приехали. Долго они, знаешь, стучали в дверь и по окошкам кликали Елима, но так никто и не отозвался.

Взломал тогда Степан дверь и сам первый в дом вошёл.

Тут-то и увидели Елима не живого.

На тахте, вытянувшись, лежит так-то, лицо спокойное и глаза закрыты. А подле него Оляпка бездыханно замерла. Сердыш живой, правда, но, как только Степан хотел подойти, он поднялся на дрожащих ногах и, страшно оскалив клыки, кинулся на него. Даже Талю не признал. И злоба такая в глазах, и будто мёртвый он уже...

Степан долго не мог подойти к Елиму. Ни еда, ни уговоры, ничто не помогло. Поняв, что ничего уже не сделаешь, он пристрелил Сердыша.

Потом в деннике и Белянку нашли...

Той же ночью вместе с Елимом она умерла. В один час.

Талю так горе подкосило, что она не могла и слова сказать, а только плакала и плакала.

Зарубка 15

Вилами на воде писано

Криво око видит далёко

(народная поговорка)

Узнала Лека Шилка, что это Лема тогда в человечьем обличии у Елима сидела и на Илью не со скуки смотрела. Сразу же и прибежала она к волчице домой и отговаривать принялась. Рассказала, как у них с Семёном житьё сложилась, и чуть ли не взмолилась:

-- И Илью ты тоже погубишь. Они от нашей любви какие-то крошливые становятся... А Таля как же? Нельзя нам в человечью жизнь мешаться... -- но тут же поправилась: -- Потихоньку, правда... можно, а взамуж ходить не след!..

А Лема будто и не услышала и не поняла, слышь-ка, что по той же, как и Лека Шилка, дороженьке пошла.

-- Ты ничего не понимаешь, -- говорит, -- мы неспроста встретились, мы судьбой друг дружке назначены.

-- Да и я так же думала! -- с мольбой закричала Лека.

-- У меня по-другому! -- крепко установилась на своём волчица. -- Он умереть мог, а я его спасла...

-- Да и у меня так же было!

...-- Значит, он мне предназначен. И я могла погибнуть. А если его живика меня не тронула... получается, тоже спасла меня, поэтому и я для него оставлена. Только так настоящая любовь и рождается. Друг для дружки мы.

Лека давай наново свою историю рассказывать и всякие там параллели проводить. Потом ещё много разных случаев по этой же теме насказала. Страху нагнала -- жуть. Хоть и вовсе в сторону человеков не смотри. Заронила всё-таки зернинку сомнения в сердце Лемы. Малую, правда, но заронила.

Загрустила Лема немножко, да и то сказать, сама сердцем почувствовала, что правду Лека сказывает. Отступаться всё же не схотела и решила совета тайного узнать...