Нерозначники(СИ)

Всё это, знаешь, по тайности вершится, и человек никогда не поймёт, что у него душа подевалась куда-то. Жизнь, конечно, не сразу меняется, да и не всегда в худшую сторону. Бывает, вдруг и... везти начинает. До поры до времени, конечно. Потом всё моркотно и нудно потечёт, а то и горе дверь вышибет.

Силушки у Шипиша, само собой, никакой, чтобы с судьбами состязаться, а всё же человеческую жизнь до мельчайшей подробности спланировать может. Да и то сказать, на каждого человека, у которого душа потерялась, он свою книгу-вещунью пишет -- неспроста его верши Драматургом прозвали. Много у него, конечно, неразберихи да пустого в тех книгах, потому как будущее он всё же не знает, даром что мастер величный напредки угадывать. Да и над людьми власти не имеет, только и гадает, послушает ли его живика или отворотится. А всё же многие люди вещунью его от корки до корки повторяют. Вот хоть Соньку Прибириху спроси. Придёт она к такому человеку по смертному часу (у кого душа на месте, тому Сонька в проводницы не нужна: душа сама живику забирает), а у него одна-одинёхонькая живика изгвазганная -- на неё и смотреть страшно. И тут же Шипиш Переплёт является. Довольнёхонький сам из себя, на живику глядит с прищура, ухмыляется. Соне вещунью в глаза суёт и говорит:

-- Глянь, Убериха, всё по моим мыслям. Ни разу не отступился.

А Соне и смотреть не надо: по живике всё видно. Обычное дело. Только вздохнёт по-бабьи сумно да и скажет так-то:

-- Пойдём уж...

Шипиш втиснет человеку в руки свою вещунью и изгаляется:

-- Сравнишь там со своей судьбой. Интересно, наверно, что тебе там уготовано было и кем ты стать мог.

Для живики хуже-то и нет, чем такую вещунью нести. Бывает тяжести страшенной она.

Эх, слабокоренный человек пошёл, головой туда-сюда крутит, а душу и сердце не слушает. Откачнёт его Шипиш чуть в сторону, а он уже и сам старается, за всё что ни попадя цепляется. Да и сильный иной раз маху даёт. Очень уж Шипиш пиявистые книжицы пишет -- одной живике никак не разобраться.

То-то и оно, что душу нужно во всём слушаться. Хоть она и дура набитая, и всё бы ей птицей летать, а иной раз такое придумает, что никакой мудродей не разберёт. Трудно с ней, конечно, но лишь она по верной дорожке повести может.

А вот с Талей особенный случай выдался. После того вещего сна душа Тали ни с того, ни с сего потерялась. Долго её не было, а когда вернулась... живике не объявилась. Словно и не было её вовсе, гостюет ещё в Светёлке. Какие уж там она указания получила, но вот скрытничать стала.

Бывает такое. В этом разе человек часто возле себя птицу (верши такие души плишками называют) видит. Вовсе это бывает обычная птаха, перед другими ничем не приметная. А узнать её всё равно можно. Так и старается она на глаза попасться. Подойдёт человек к дому, а на дереве птаха сидит. И будто ей никакого дела нет, кто там мимо проходит: вдаль немигаючи смотрит, и словно думает о чём-то. Идёшь, дескать, ну и ступай себе, больно надо... Вокруг неё птицы поют-заливаются или просто друг с дружкой щебечут, о своём толкуют, переговариваются, а эта тихохонько сидит и ждёт...

Другой, может, годами ходит, но и голову не подымет, и невдомёк ему, что душа его на дереве сидит -- и уж нахохлилась, и обиженная вся.

Вот и Таля примечать вдруг стала: махонькая синичка-лазоревка нет-нет да и покрасуется перед глазами, похвастается жёлтенькой жилеткой и голубеньким платочком. И возле дома её Таля видела, и вовсе далеко, когда по городу гуляла. То лазоревка просто на ветке сидит или с деревца на деревце порхает -- не отстаёт, рядышком держится, а то и на тропинку юлкнет, прям под ноги, и будто там семечко углядела...

Таля, конечно, без понятия, а на птиц всё же заглядываться стала, но больше мимоходком и невольно.

Однажды, слышь-ка, случай приключился. Таля на кухонке ужин готовила, и тут синичка-лазоревка на форточку села. Цвиркнула весело, на Талю глядя, покрутилась и спорхнула с рамы, словно так просто присела, ошиблась адресом. Девушка улыбнулась и дальше стряпать стала. А ночью на балкон вышла и вдруг видит: малая птаха на поручнях сидит и спит будто... Не улетает. Ну, Таля тихонько в дом ушла и осторожно дверки за собой закрыла.

Так вот и зажила Таля, не зная о своей страшной утере. Только и приметка, что в серёдке как-то пусто. А причина -- вон она, на волюшке летает себе, и чего думает -- неизвестно.

* * *

К весне примерли Палениха с бабой Нюрой, и остался Елим один в Забродках. Многие в Канилицах с Елимом крушины увязали, поговаривали: Палениха, дескать, вон ещё какая живинькая была, жить ей ещё да жить -- и вот те раз...

Однако ничьей тут вины, ни подсобы не было. У бабы Нюры срок земной подошёл, всё, сколь суждено, прошла, а Палениха сама своё время придвинула, сама расстаралась -- ничего тут не поделаешь.

А в Марте Настя к Елиму двух медвежат привела. Ох и гордая и счастливая пришла! И сдаля видать -- вся светится. Обрадовался старик, -- медвежата здоровёхонькие, весёлые и шустрые, а уж красавцы какие! И шёрсткой в маму, рыжего и в помине нет.