Нерусская Русь

В 1700-м знаменитый прибыльщик Андрей Курбатов писал о необходимости повторить указы о ношении немецкого и венгерского платья – эти указы не выполняются, а многие и не знают, что такие указы издавались.

Тогда же вышел легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии, в 1698 году, предусматривал откуп – 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из-за «неправильного» вида – бородач задирал бороду, показывал знак.

Даже жениться на русской было выше сил Петра. Отец Катерины Скаврощук – беглый из великого княжества белорус, присвоил себе фамилию своего помещика, Скавронского. Но и пани Скавронская Петра не устраивала! Бывшая прислуга пастора Глюка переходила в протестантизм и получила имя Марта. Она выходила замуж за шведского солдата Иоганна Круза и была вообще-то фру Мартой Крузе, строго говоря! Теперь ее опять перекрестили в православие, опять называли Екатериной… Причем крестным отцом ее при перекрещивании в православие был сын Петра Алексей, почему она и стала «Алексеевной». И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, на законной жене шведского рейтара, но еще и на своей духовной внучке.

Но что характерно – Марта-Екатерина громогласно была объявлена немкой, до сих пор в ее немецкое происхождение искренне верит немало людей. Ведь пропаганда веками «работала» именно на эту идею, что женился Петр именно на немке.

Известно, что Петр обожал Петербург, называл его «парадизом», то есть раем, и был к нему совершенно некритичен. Пленный швед Ларс Юхан Эренмальм передает, что «царь так привязался всем сердцем и чувствами к Петербургу, что добровольно и без сильного принуждения вряд ли сможет с ним расстаться». Далее Эренмальм передает, что царь не раз и не два говорил, целуя крест, что он легче расстанется с половиной своего царства, чем с одним Петербургом[75].

При этом Петербург в воспаленном представлении Петра был как бы европейским городом, а был он даже не московитским городом, а своего рода военной ставкой царя, где население утром будили солдаты, бившие в барабан. Вечером те же солдаты приказывали тушить огни и ложиться спать.

Европейство Петербурга – такая же нелепица, как его «флот».

Мало того, что Петр уничтожил два русских флота: на Белом море и на Каспийском. Но и построенный им флот – чистой воды фикция. То есть внешне эти построенные ценой громадных усилий корабли вроде бы отличались от русских в лучшую сторону – корабли «допетровской» Руси имели «худшие» обводы, были заметно «пузатее» скоростных океанских судов Англии и Голландии. Если в них соотношение между шириной и длиной судна принято было выдерживать как 1:6, даже 1:8, то бус имел соотношение между шириной и длиной примерно как 1:4.

Второе отличие в том, что у судов Голландии было больше косых парусов и потому эти корабли могли лучше лавировать при ветрах с разной стороны и хуже «ловили» слабый ветер.

В результате голландские и английские корабли были маневреннее и быстрее, для управлением ими нужно было меньше людей[76].

Но во-первых, никакой необходимости плавать по океанам в России пока нет.

Во-вторых, «пузатые» российские корабли вполне исправно служат тому, что ей нужно.

В-третьих, одномачтовые (а у буса было 3 мачты) парусники-доу арабов в XV–XVII веках освоили весь Индийский океан и плавают по нему до сих пор. Испанский же галеон, легко ходивший через Атлантику, не намного лучше снаряжен и уж, конечно, не крупнее каспийского буса.

Но московитский флот приказано было уничтожить, и его не стало. После этого на Каспийском море долгое время не было никакого флота – ни торгового, ни военного.

На рейде же Петербурга что-то гнило, над серой водой торчали борта и мачты. Считалось, что флот существует, но в 1741 году флот попросту не смог выйти из гавани навстречу шведскому флоту, а в 1742 году – не решился выйти из гавани, хотя числом вымпелов шведский флот превосходил. Ведь строили флот из сырого леса, без соблюдения требований сушки и пропитки. Это были не корабли, а такие громадные муляжи кораблей, на которых выйти даже в Финский залив, не теряя из виду берега, было просто опасно.

Только при Екатерине построили реально действующий флот, и только к началу XIX века сложились морские традиции Российской империи. Важную роль в этих традициях играли выходцы из Костромской губернии, в которую когда-то, еще при Иване III, переселяли («переводили») новгородское дворянство. Прошло три века, и потомки русских (но не московитских) мореходов дали миру Невельского, Лисянского, род Бутаковых и многих, многих других.

Другой группой морских офицеров стали в Российской империи прибалтийские немцы, «трофейные иностранцы» (Литке, Врангель, Крузенштерн, Коцебу).

Глава 3. «Русская» и «немецкая» партии