Нервные государства

В XVII столетии смерть посещала семьи и сообщества с регулярностью, которую трудно даже представить с высоты процветания XXI века. Рост интенсивности торговых перевозок и урбанизация в конце XVII века значили увеличение частоты эпидемий чумы. Считалось нормальным передавать новорожденным имена и одежду умерших братьев и сестер. Не имея возможности как-то контролировать эти частые трагедии, люди обращались за объяснениями к морали и религии. Одним из популярных верований предполагалось, что болезни и потери в семье были наказанием за грехи в прошлой жизни.

На заре научной революции английский философ и первопроходец научного метода Фрэнсис Бэкон описал новое видение того, что мог предложить врач:

«Во-первых, сохранение здоровья, во-вторых, исцеление от болезни, и в-третьих, продление жизни»[85].

Однако в те времена это было едва ли не научной фантастикой. В медицинском мышлении все еще доминировали идеи Аристотеля, в которых человеческое существо рассматривалось как единая система тела и души. Сочинения Галена, греко-римского врача и натурфилософа, чьи труды высоко ценились в поздней Античности, предлагали похожее, системное видение тела. Его теориями предполагалось, что наличествует связь между здоровьем различных внутренних органов и личными качествами человека и что существует две параллельные системы кровообращения, одна из которых управлялась печенью, а вторая – сердцем. Выводы Галена определяли западные взгляды на физическое здоровье человека на протяжении примерно 1300 лет. Но чего в конечном итоге не хватало и ему, и Аристотелю, так это занятий, остававшихся под запретом большую часть этого времени: вскрытия мертвых тел. Возможность заглянуть под кожу произвела бы революцию в изучении тела и заботе о нем.

В Европе исследования с использованием мертвых тел находились под запретом 1 700 лет, вплоть до XIV века. В то время как древние теории о физиологии и здоровье могли опираться на исследования животных, человеческое тело оставалось закрытым для науки. Все, что находилось за пределами внешнего вида, было предметом теоретических спекуляций. Начиная с XIII века религиозные запреты на анатомические исследования стали ослабевать, за чем последовало основание первых университетов, а город Болонья стал центром анатомической мысли того времени. Однако вскрытия человеческих тел не сразу пошатнули авторитет древних идей. Исследования проводились в виде публичных лекций, чьей целью было скорее проиллюстрировать набор существующих теорий, нежели узнать что-то новое. Одним из первых, кто в конце XVI века стал практиковать более современный, исследовательский подход, стал нидерландский врач Андреас Везалий.

Благодаря его примеру XVII столетие стало свидетелем целого ряда прорывов в анатомической науке, очень кстати для которых оказалось изобретение в 1600 году микроскопа. Уильям Гарвей фундаментально опроверг физиологическую теорию Галена, создав в 1628 году точное описание кровеносной системы. Труды Томаса Сиденхема во второй половине XVII века заложили основы современного понимания заболеваний как предмета тщательных исследований в части их характеристик вне зависимости от личности заболевшего или более широкого социального значения. Эти ученые рассматривали каждую часть тела как отдельный механизм, связи которого с остальным организмом требовалось именно открыть, а не вывести из существующей теоретической базы. Данные прорывы внесли свой вклад в понимание тела, которое в те же времена развивалось философией Рене Декарта и Томаса Гоббса; последний действительно стремился изучать все новейшие сведения по анатомии на то время.

Декарт предложил определенную систему взглядов, где разум и душа – это бессмертные метафизические сущности, но плоть есть лишь безвольная машина, подчиняющаяся геометрическим законам движения. Наши тела реагируют на удовольствие положительно, а на боль – отрицательно, но это есть лишь следствие их природного строения и не имеет морального или философского значения в степени большей, чем факт того, что вода обращается в пар по достижении определенной температуры. То, что делает нас людьми – что делает нас нами, – не имеет к нашим физическим телам никакого отношения. Говоря словами самого Декарта:

«…с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой – отчетливая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него»[86].