Нервный срыв

Я забираю у него рубашку, кладу ее к остальным, закрываю машинку и стою. В памяти пусто.

– С тобой все в порядке?

– Нет, – отвечаю я напряженным голосом.

– Это из-за того, что я про тебя сказал? Что ты ленилась весь день? – сокрушается он. – Я пошутил!

– Не из-за этого.

– А из-за чего же?

Лицо у меня горит.

– Не могу вспомнить, как ее включить.

Пауза длится несколько секунд, но кажется бесконечной.

– Ничего, я сам, – торопливо произносит Мэттью и из-за моей спины тянется к машинке. – Ничего страшного не случилось.

– Конечно, случилось! – кричу я в порыве гнева. – Если я не могу вспомнить, как включить стиральную машину, значит, голова у меня не в порядке!

– Ну что ты, – мягко произносит он. – Все хорошо. – Он пытается меня обнять, но я отталкиваю его.

– Нет! – выкрикиваю я. – Хватит притворяться, что все хорошо, когда это не так!

Протиснувшись мимо него, я широкими шагами удаляюсь через кухню в сад и там сажусь. Прохладный воздух немного успокаивает меня, но столь быстрое разрушение моей памяти не может не пугать. Мэттью, дав мне время прийти в себя, выходит вслед за мной и садится рядом.

– Тебе нужно прочитать письмо от доктора Дики-на, – спокойно произносит он.

– Что за письмо? – спрашиваю я, холодея.

– Которое пришло на той неделе.

– Я не видела.

Не успев договорить, я начинаю смутно припоминать, что вроде бы видела какое-то письмо со штампом клиники на конверте.

– Должна была увидеть, оно лежало на столешнице вместе с остальными неоткрытыми.

Я представляю груду адресованных мне писем, накопившихся за последние две недели, поскольку у меня не было сил их разбирать.

– Я просмотрю их завтра, – отвечаю я, ощущая прилив страха.

– Ты уже говорила это два дня назад, когда я тебя о них спрашивал. Дело в том, что… – Он смущенно замолкает.

– Что?

– Я прочитал то, которое из клиники.

От возмущения у меня отвисает челюсть.

– Ты читал мою почту?!

– Только одно письмо, из клиники, – торопливо объясняет он. – И то лишь потому, что ты, похоже, была совсем не в состоянии заниматься почтой. Я подумал, что это может быть важно. Вдруг доктор хочет осмотреть тебя, или сменить лекарство, или еще что-нибудь.

Я смотрю на него осуждающе:

– Все равно ты не имел права! Где оно?

– Там, где ты его оставила.

Пряча страх за возмущением, я шагаю в кухню и роюсь в стопке писем. Вот оно. Трясущимися пальцами достаю из разорванного конверта сложенный листок и разворачиваю его. Строки прыгают перед глазами: «говорил о ваших симптомах со специалистом», «направить вас на обследование», «ранняя деменция», «на прием как можно скорее».

Письмо выпадает у меня из рук. Ранняя деменция. Я перекатываю во рту эти слова, как бы примеряя их на себя. Какая-то птица во дворе, подслушав меня через открытую дверь, подхватывает и принимается чирикать: «Ранняя деменция, ранняя деменция, ранняя деменция». Руки Мэттью обвиваются вокруг меня, но я по-прежнему скована страхом.

– Ну, теперь ты знаешь, – говорю я дрожащим голосом, и слезы наворачиваются на глаза. – Доволен?

– Разумеется, нет! Как ты можешь так говорить? Я расстроен. И зол.

– Из-за того, что на мне женился?

– Ни в коем случае.

– Если хочешь уйти от меня – пожалуйста. Без денег я не останусь, так что смогу неплохо устроиться.

– Эй, не говори так! – Он легонько встряхивает меня за плечи. – Я уже объяснял, что вовсе не собираюсь от тебя уходить. А доктор Дикин просто хочет обследовать тебя, вот и все.

– А вдруг в результате выяснится, что все плохо? Я знаю, что это такое, поверь. И знаю, как мучительно все это будет для тебя.

– Если беда придет, мы встретим ее вместе. И как бы то ни было, у нас еще много лет впереди. Счастливых лет, Кэсс, – даже если выяснится, что у тебя деменция. И потом, есть же препараты, которые ее замедляют. Пожалуйста, не волнуйся раньше времени! Нужно надеяться на лучшее. Я знаю, это трудно, но ты постарайся!

Я кое-как дотягиваю до конца этого дня. Мне невыносимо страшно; как можно надеяться на лучшее, когда я не в состоянии включить микроволновку и стиральную машину? Вспоминаю маму с чайником – и глаза снова обжигают слезы. Как скоро я разучусь заваривать чай? А одеваться? Мэттью, видя мое состояние, говорит, что все могло быть гораздо хуже, а я в ответ спрашиваю, что может быть хуже, чем лишиться разума. Он молчит, и мне неловко оттого, что я приперла его к стенке. Я знаю, злиться на него нехорошо – ведь он так старается не терять оптимизма. Но это как убить гонца, принесшего дурную весть: невозможно испытывать благодарность к человеку, который отнял у тебя последнюю надежду на то, что проблемы с памятью вызваны не деменцией.

20 сентября, воскресенье