Несбывшаяся любовь императора

Наталье Васильевне и в голову не пришло, что так же внимательно, как и она, за происходящим наблюдал еще один человек – худой, как палка, с изможденным лицом и печальными глазами, одетый, как мастеровой, хотя по его повадкам было видно, что он привык носить куда более богатую одежду и толкался на галерке, только чтобы затеряться среди тамошней пестрой публики. Студенты, мелкие чиновники, приказчики – обычные посетители галерки – горячо сочувствовали Варе. В каждом выкрике в ее адрес слышались обожание и одобрение.

– Браво, Асенкова! – орали они неистово, перевесившись через барьер. – Красавица! Богиня! Браво, Асенкова!

– Браво, Асенкова, – прошептал и этот человек, и его глаза увлажнились, а голос задрожал. – Браво, Асенкова!

Студент-правовед по имени Владимир Философов, увидев эти слезы и услышав эту дрожь в голосе незнакомца, ехидно усмехнулся:

– Да вы, папаша, зря этак расчувствовались! Варвара Николаевна и на молодых да богатых не смотрит, что ж вам-то алкать сей недоступный цветок?

Владимир Философов сам был влюблен в Варю, сам страдал от ее веселой дружелюбной холодности, не оставлявшей ни малейшей надежды хотя бы на самую малую интимность, а оттого ему кругом мерещились соперники. Ну, этого старикана можно не опасаться, решил Философов, и все же не смог удержаться от новой издевки.

– Что, папаша, седина в голову, бес в ребро? – ехидно проговорил он. – Не жди, не отломится тебе сей кус, вот разве что тысяч десять принесешь, да и то сомневаюсь, что дождешься большего, чем улыбка ее…

Мастеровой повернул голову – и Философов оцепенел: такие яркие, синие у него глаза, более того, в них чудится что-то невероятно знакомое!

– Десять тысяч? – усмехнулся «папаша». – Мелко плаваешь, сынок! Я принесу пятьсот – но даже на улыбку не надеюсь.

Протолкнувшись сквозь толпу зрителей, он ушел с галерки, а оцепеневший было Философов облегченно вздохнул: это был, конечно, какой-то сумасшедший, а они любят загадывать такие загадки, которые даже самый ушлый правоведческий ум не разгадает. И все же где он видел эти синие глаза?.. Нет, не вспомнить!

* * *

– Ах, Володенька, – пробормотала Александра Егоровна, – если б вы знали, как я иной раз за голову хватаюсь! Места себе не нахожу, верите ли? – И спохватилась: – Ничего, что я с вами этак запросто, по имени?

– Да что вы, сколько угодно, Александра Егоровна, – пылко воскликнул студент Владимир Философов, – я же к вам привык и с тем же почтением отношусь, что к родной матери!

Александра Егоровна в другое время непременно мысленно посетовала бы, что нынешняя молодежь летит на ранние цветы и ровно ничего не смыслит в подлинной женской красоте, которая приходит лишь в зрелости, однако сейчас она была слишком озабочена состоянием одного из этих ранних цветов, за счет которого подлинная зрелая красота Александры Егоровны имела возможность существовать. Выражаясь проще, Александру Егоровну очень волновали дела ее дочери Варвары Асенковой, которая содержала всю семью, а не одну только мать.

С тех пор, как Варя стала премьершей, ведущей актрисой Большого Александринского театра, добилась подлинной популярности, в доме непрестанно толчется народ. Относительная тишина царит с утра и до полудня, пока Варя отсыпается после спектакля. В актерских домах встают поздно, тут ранним пташкам не выжить! Потом Варенька поднимается, совершает свой туалет и принимается готовить роль. Играет она так много! В каждый вечер по два, а то и три выхода, репертуар же обновляется чуть не еженедельно. Публика нынче пошла такая привередливая, непрестанно алчет новизны. Совсем уж любимые пьесы должны идти постоянно, ни Бомарше, ни Мольер не стареют, а вот водевили, что ни неделя, подайте публике новые, да чтобы хохотать от души!