Несбывшаяся весна

Ольга отдернула руки и послушно прошла вперед, чувствуя спиной напряженный взгляд Полякова. Ей все время хотелось одернуть завязанный на спине халат, который при ходьбе расходился внизу. Старенькое летнее платье, которая она сегодня надела под халат, было коротковато, едва достигало колен. И ноги голые, конечно, – чулки летом надо беречь! Почему-то казалось, что Поляков так и ощупывает ее глазами от ног (честное слово, под коленками даже щекотно стало!) до кончиков волос, выбившихся из-под косынки. Хотелось снять ее, убрать кудряшки, заколоть шпильками маленький непослушный узелок, а потом снова повязаться косынкой – туго-натуго, чтоб ни одной прядки не высунулось, ни одной кудряшки, ни волоска!

У нее вспотела шея, пока длился этот коридор. Вот уж правда что – длился! Длинный-предлинный он оказался!

Шофер Генка Братчиков, лениво развалившийся в кабине госпитальной полуторки, сонно взглянул на Ольгу, но, увидев вышедшего за ней майора НКВД с ящиком в руках, мигом проснулся и высунулся из окошка с изумленно приоткрытым ртом.

– Возьми ящик, чего сидишь! – прошипела Ольга, впервые утратив ту робость, которую всегда испытывала, обращаясь к нормальным людям, знавшим, что у нее в заключении мать. Нормальными в ее понимании были люди, ничем не запятнанные. Она была не нормальная. – Тебя зачем посылают? Чтобы ты мне помогал! Вот приедем в госпиталь…

Она осеклась, потому что шофер взглянул на нее просто-таки с животным ужасом. «Что это с ним?» – подумала в удивлении.

И вдруг до нее дошло: Братчиков решил, что, приехав в госпиталь, Ольга немедленно нажалуется звероватому начмеду Ионову, и если тот окажется не в духе, Братчиков очень даже запросто может загреметь на фронт с теплого, даже очень теплого местечка госпитального шофера. А она всего-то хотела сказать: «Вот приедем в госпиталь, тогда и поспишь!»

Братчиков был не хуже других и не лучше, обычный энский мужик, который норовит побольше захапать и поменьше отдать, в том числе в отношениях с женщинами. К Ольге он тоже подкатывался, но получил такой же непреклонный отпор, как и все остальные. Ему было около пятидесяти, однако никто почему-то не звал его по имени-отчеству, а только Генкой.

Глядя в перепуганные, слишком светлые глаза Братчикова в коротеньких, тоже слишком светлых, ощетиненных ресничках, Ольга буркнула:

– Возьми же ящик! Тяжело ведь человеку!

Поляков отдал ящик с таким видом, словно мог бы донести его до самого госпиталя, однако Ольга видела, что тени из-под глаз переползли на его виски. Ему было тяжело, он явно чувствовал себя плохо.

– Что так смотрите? – спросил негромко. – Узнали?

Ольга кивнула.

– Как ваши дела?

– Да ничего.

– Я только потом понял, что оказал вам, наверное, плохую услугу, когда увез с укреплений. Не подумал, как вы будете объяснять это в госпитале. Но меня просил дя…

Он осекся.

– Да ничего, все в порядке, – пробормотала Ольга, гадая, что могло значить это «дя…». «Дядя»? Глупости какие! Как мог Москвин быть дядей Полякова? Небось, окажись они родственниками, Поляков его в жизни на укрепления не отпустил бы, отстоял. При связях все возможно, а уж какие в НКВД связи – всем известно!

Может быть, Москвин носил какую-то конспиративную кличку в своих кругах? Скажем, Дятел, поскольку дятел все время стучит…

Думать о человеке, спасшем ей жизнь, как о стукаче, было очень тяжело. Ольга мотнула головой, прогоняя неприятные мысли, и сказала:

– Ничего, на другой день всех наших оттуда увезли, так что ко мне никто не придрался.

– Да, я знаю, – кивнул Поляков, и Ольга насторожилась: откуда он знает? Спрашивал у кого-то из госпитальных? И как был воспринят его интерес? Какое мнение сложилось после этого в госпитале об Ольге?

Она мгновенно перебрала в памяти все происшедшие за минувшие полгода события. В общем-то, обычная жизнь санитарки, которая то помогает вновь прибывшим раненым мыться в бане (это всегда было первым делом в приемке новой партии), то стирает в воде с нашатырным спиртом использованные бинты, предварительно замоченные в растворе лизола (оттого работать санитаркой в операционной было немного желающих!), а потом сушит их на госпитальном чердаке, то драит тазы, кюветы, стерилизационные баки, то нарезает из марли салфетки и скатывает маленькие шарики для обработки ран во время операций, стерилизует операционный и перевязочный материал… Это занимало много времени. Потом находились дела в палатах для раненых: уборка прежде всего, ну и судна нужно было разнести, а затем собрать и помыть…