Несбывшийся ребенок

— Я согласна, — говорит Юлия, хотя пока никто еще не произнес ни слова, — на первый взгляд, ничего примечательного. Обычный мальчик. Не то что другие выдающиеся германцы.

И правда, у этой высохшей кожи нет ничего общего с Хорстом Весселем, Карлом Маем или Квексом из гитлерюгенда, который хоть и выдуманный герой, но все равно выдающийся. Да и кого сейчас удивишь трупами? Только по пути на собрание Зиглинде попались на глаза три штуки. Свежие трупы никого не интересуют, а этому телу — «болотному телу» мальчика из Кайхаузена — более двух тысяч лет. Представьте, предлагает Юлия, если бы он заговорил, сколько бы интересного мы узнали. Некоторые девочки еле сдерживают тошноту, представляя, как раздуваются высохшие легкие и шевелится обезображенная челюсть. Однако никто не отводит глаза. Вдруг заметят? Тогда появятся вопросы, почему их тошнит при виде выдающегося германца.

Богатая немецкая почва сохранила тело почти нетронутым, продолжает Юлия. Два тысячелетия оно пролежало в топи болот, пока его не нашел мужчина, резавший торф. Взгляните на кожу — она такая же мягкая, как на лучших зимних перчатках ваших матерей. Чудо, что его не тронуло разложение. Все мы, в конце концов, истлеем и исчезнем. Таков порядок вещей, тут ничего не поделаешь. Мужчина, нашедший тело, сразу понял, что столкнулся с чудом, и разболтал про свою находку. А мы все знаем, как важно не распространять слухи и как дорого порой обходятся разговоры. Враг не дремлет, так что все должны держать язык за зубами. Мужчина сообщил о находке в музей — что правильно: обо всех происшествиях надо докладывать в соответствующие инстанции. Но помимо этого, он разболтал о теле другим людям, обычным людям, и прежде чем власти успели извлечь тело и отправить его на исследования, эти обычные люди стали растаскивать его по кусочкам на сувениры. Конечно, в какой-то мере их можно понять, соблазн слишком велик. Сейчас я кое-что вам покажу. Здесь у меня в коробочке большой палец того мальчика из железного века. Можете потрогать, можете взять в руки. Ему десять лет. Ему две тысячи лет. Очень жаль, что доктора не могут исследовать все тело целиком. Теперь за воровство отрубают голову.

Юлия показывает пальцем на рисунки. Посмотрите, мальчика несколько раз ударили ножом в горло. Руки затянули петлей. Связали ноги. О чем все это говорит? Что значит? Он был преступником, нарушил закон (или просто люди боялись, что мертвец восстанет, и поэтому скрутили его покрепче)? В чем он провинился? Доктора выяснили, что он сильно хромал из-за вывихнутого бедра. От мальчика не было никакого проку, а кормить его приходилось, так что его просто устранили как бесполезный элемент. Видите, уже две тысячи лет назад наш народ понимал, что таким уродам нельзя позволить вырасти и завести детей, ведь их потомство тоже окажется дефективным. Еще тогда, когда другие народы не брезговали каннибализмом, мы жили по цивилизованным законам, защищающим общественное благо. И теперь продолжаем по ним жить, и доказательство тому — тело из Кайхаузена.

Юлия пустила книгу по кругу, и все девочки разглядывали иллюстрации, чтобы другие не подумали, будто им противно или неинтересно. Когда пришла очередь Зиглинды, она низко склонилась над книгой. Страницы пахли пылью и плесенью, прелыми листьями и гнилым деревом, спертым воздухом в закрытых комнатах. Она смотрела на лежавшее навзничь тело и думала, что сама засыпает в такой же позе.

— Хочешь взять ее домой? — предложила Юлия, заметив, что Зиглинда разглядывает книгу дольше остальных. Она всегда все замечает.

Из-за увесистого тома ранец заметно потяжелел и оттягивал плечи, когда Зиглинда пробиралась по Кантштрассе домой, осторожно шагая по разбитому стеклу и перепрыгивая через огромные лужи, вытекавшие из прорвавшихся труб. У себя в комнате она села на краешек кровати и поставила открытую книгу на комод, чтобы, засыпая и просыпаясь, видеть сморщенную кожу мальчика. Теперь она научилась легко различать очертания тела в бесформенной массе.

Зиглинда слышала, как мама говорит папе, что это отвратительно, но знала, что мама не права. Отвратительными были трупы, лежавшие на улицах. Девушки из гитлерюгенда накрывали их простынями и привязывали к запястьям бирки с именами (если, конечно, оставались руки). А мальчик из Кайхаузена напоминал стоптанный башмак или пустую грелку.

Когда Зиглинда с родителями сидела в подвале, а дом сотрясался от ударов бомб и пулеметных очередей, мальчик выскользнул из книги, гибкий словно водоросль, и прошелся по квартире Хайлманнов на своих кривых ногах. Разглядывал их вещи, смотрелся в их зеркала, глотнул недопитого чая и надкусил оставленный ломоть хлеба. Умылся в ведре с водой, запасенной на день. Потрогал осколки, свисающие с потолка в комнате Зиглинды, лег в ее кровать и стал наблюдать за тем, как они кружатся и мерцают, словно струи дождя, принесенные ветром. Мы связываем мертвецов, прижимаем их тяжелым грузом, закапываем глубоко в землю, чтобы они не вернулись. Но, видимо, этого недостаточно.

Июнь 1944. Берлин