Несбывшийся ребенок

Иногда Джонатан приходил с газетой и садился рядом с Зиглиндой на диван, поднимал ее ноги и клал себе на колени. Он читал вслух начало статьи, окончание которой было на обратной стороне вырезанного кроссворда, и выдумывал собственные развязки: изобретал нежданные удары молний или нашествия саранчи, пока Зиглинда не начинала смеяться и не отдавала ему недостающий кусок текста. Однажды он начал читать ей статью про «болотное тело», останки доисторического мальчика, найденные в 20-х годах.

— Мальчик из Кайхаузена, — кивнула Зиглинда. — Я читала про него.

Она перевернула кроссворд и увидела знакомые очертания, как в Юлиной книге, только теперь все исполосованные следами от ручки.

Ученые провели подробные исследования, сделали рентген, определили, чем он болел, и выяснили причины его хромоты. Выяснили также, что погиб он осенью, — в желудке нашли два семечка от яблока.

— Причина, по которой его предали смерти, однако, остается загадкой, — читал Джонатан. — Был он преступником или жертвой? Оказался выбран для жертвоприношения из-за своего уродства или вопреки ему?

На следующий день супруги отправились на выделенный им загородный участок. Несколько сотен крошечных наделов тянулись вдоль путей эс-бана. Из окна вагона они напоминали игрушечную деревню: маленькие аккуратные улицы, посыпанные гравием, крошечные однотипные домики с белыми ставнями и ящичками для цветов под окнами.

Джонатан и Зиглинда посадили у себя несколько фруктовых деревьев и разбили небольшой огородик, и приезжали сюда каждые выходные. На крыльце их ждал пакет спелых груш, подарок от знакомой вдовы. Они часто болтали с ней и с другими соседями, обсуждая, когда рекомендуется подрезать плакучую вишню и какие сорта плетистых роз лучше переносят зиму, а вот спрашивать про потерянных мужей и детей было не принято, как и упоминать про национальность Джонатана. Казалось, никто не обращал внимания на то, что он был англичанином, кроме нескольких соседей старшего поколения, которые никогда с ним не здоровались.

Зиглинда выложила груши в блюдо и поставила на обеденный стол; тот был изрядно побит и раньше, видимо, стоял в каком-то государственном учреждении, однако теперь покрытый чистой скатертью и украшенный вазой с цветами, выглядел довольно мило. Зиглинда сшила тюлевые занавески на окна и сплела коврик из лоскутов, Джонатан покрасил стены в нежный оттенок желтого, напоминавший хризантемы, растущие у ворот. Перед камином стояла пара глубоких кресел, на стене висел календарь с за́мками Рейна.

В тот приезд Джонатан собирал яблоки, а Зиглинда искала упавшие грецкие орехи. Верхняя кожура уже раскрылась и потемнела. Зиглинда аккуратно раскалывала их, стараясь не ломать половинки, вытаскивала ядра, а скорлупу складывала рядом на траву.

— Ты же все равно ее выбросишь, — заметил Джонатан.

— Да, — кивнула она.

Муж, стоявший на лестнице среди зеленых веток, казался ей темной фигурой на фоне бледного осеннего неба.

— В детстве, — донесся сверху его голос, — я видел у моей ирландской бабушки пару крошечных перчаток, привезенных из Лимерика. Они были сшиты из кожи мертворожденного теленка, настолько тонкой и нежной, что не выдержали бы и пары дней носки. Они помещались в скорлупу грецкого ореха.

— Раньше люди не были такими большими, — задумчиво произнесла Зиглинда.

Джонатан взбирался все выше и выше.

— Мы можем остаться здесь навсегда, — сказал он.

— Можем, — отозвалась Зиглинда, запрокинув голову вверх.

Она вспомнила, как лежала в кровати, прислушиваясь к гулу самолетов, а на комоде у нее стояла раскрытая книга о мальчике из Кайхаузена. Страницы пахли торфом и сыростью, она обводила пальцем очертания распластанного тела и слушала. Под потолком на нитках качались осколки. «Это отвратительно», — сказала тогда мама.

Джонатан что-то говорил сверху, но Зиглинда не слышала: ей казалось, будто она погружается в болото, влажная почва смыкается над головой, подземные соки растворяют ее кости, дубят кожу. Кто выкопает ее? Найдет, даст имя и решит, преступник она или жертва?

Теперь временами Зиглинда задумывалась, какими могли бы быть ее дети. Они представлялись ей крошечными фигурками, бегущими далеко впереди и никогда не останавливающимися, чтобы обернуться. Ей никак не удавалось их разглядеть. Стали бы они учить песню про морячка и его несчастную любовь? Были бы у них кудри, как у Курта? Маленькие фигурки удалялись, растворялись в дыму и пыли руин — там, где осталась ее семья. Да, думала Зиглинда, они были бы похожи на ее маленького брата: немного на Курта, немного на Эриха.

Эрих… Даже по прошествии десятка лет она не забывает о нем, хотя писем уже не пишет: выбор сделан, первая любовь упрятана на задворки памяти, сердце успокоилось в костяной клетке. Временами ей мнилось, что она просто выдумала его, спасаясь от одиночества и страха. Фрау Хуммель делала вид, что вовсе не помнит ее друга.

— Мальчик, который привез меня сюда, — допытывалась Зиглинда. — Эрих Кренинг.

— Тогда был сплошной хаос. Столько людей появлялось и исчезало, — отмахивалась фрау Хуммель.