Несбывшийся ребенок

— Он жил у нас! Мы вместе укрывались в театре, а потом… он привез меня. И пробыл у нас несколько месяцев.

— Лучше не вспоминать, что было, — обрывает разговор фрау Хуммель. — Лучше забыть.

Забыть — сжечь, закопать, утопить в озере.

Но Зиглинда не забыла и, даже лежа рядом с Джонатаном, видела Эриха — в сумраке сцены на постели из мерцающих, расшитых костюмов. Он смотрел на нее из снов, и в руках у него кружились бумажные диски: лошадь без седока и всадник, зависший в воздухе, голый ствол и облако зеленых листьев. Когда он улыбался, она замечала зуб, который рос немного вбок; когда он отворачивался, видела на левом виске родинку в форме запятой, будто это еще не конец, и продолжение следует. В эти моменты она была не взрослой женщиной двадцати пяти, тридцати, сорока лет, вспоминающей о товарище по детским играм, а все той же двенадцатилетней девочкой. Да, она снова оказывалась в сумраке театра, на пыльной сцене. И бархатный занавес шуршит, закрываясь. Ш-ш-ш-ш.

Апрель 1976. Восточный Берлин

Две женщины стоят в толпе, ожидающей открытия свежепостроенного Дворца Республики. Тысячи зеркальных стекол отражают солнечный свет, наполняя воздух бронзовым сиянием. Кажется, что громадное здание покачивается и трепещет. Невдалеке возвышается старинный собор, закованный в леса, и пронзает облака берлинская телебашня.

Когда двери распахиваются, женщины не могут поверить своим глазам: кругом стекло и мрамор, и удивительные круглые люстры, похожие на тычинки — будто они попали в внутрь гигантского стеклянного цветка. Все залито светом.

Фрау Миллер: Он настоящий?

Фрау Мюллер: О чем ты?

Фрау Миллер: Сверкающий мрамор.

Фрау Мюллер: Конечно, настоящий. Видишь, ты в нем отражаешься?

Фрау Миллер: Но у нас не добывают мрамор. Значит, его откуда-то привезли.

Фрау Мюллер: Откуда?

Фрау Миллер: Из-за границы.

Фрау Мюллер: Вряд ли бы Партия это одобрила.

Фрау Миллер: Может, он ненастоящий.

Этот вопрос не дает женщинам покоя целый день, но одно у них не вызывает никаких сомнений: им повезло жить в таком месте, где все кажется исключительно настоящим.

* * *

Эрих тоже стоит в толпе. Он специально приехал в Берлин на один день вместе с дочками, чтобы увидеть открытие Дворца. Его жена Беттина простудилась и осталась дома в Лейпциге.

— Я обязательно пришлю тебе открытку, — пообещала Штеффи, целуя маму перед отъездом. — Такую, где будет Дворец.

— Спасибо, золотце, — улыбнулась мама.

— Мы вернемся к вечеру, бестолочь, — буркнула Карина.

— Не важно, — возразила мама. — Я хочу такую открытку.

Утро выдалось прохладное, из-за угольной пыли небо кажется грязным.

— Что-то не слишком похоже на дворец, — ворчит Карина, нетерпеливо оглядывая очередь.

— Точно, — поддакивает Штеффи. — Где башни для принцесс?

— Это совсем другой дворец, малышка, — смеется Эрих.

Попав внутрь, девочки первым делом ищут кегельбан. Дорожки из отполированного вощеного дерева сверкают как реки, шары катятся по ним с оглушительным грохотом прибывающего поезда. Карина засовывает руку в отверстие, чтобы нащупать секрет, понять механизм, но, прежде чем Эрих успевает предупредить ее, получает мячом по пальцам.

— Дай посмотрю, — говорит он. — Так-так. Придется ампутировать всю руку до плеча. Ты больше не сможешь плавать по прямой. Что скажете, доктор Штеффи?

— И плечо тоже, — отзывается та.

— Это ужасно, — вздыхает Эрих.

— Шутки у вас дурацкие! — огрызается Карина.

* * *

Кафе устроено в форме идеального круга.

— Чтобы всех обслуживали строго по очереди, — предположила Карина, и Эрих кивнул.

Девочки выпили по бутылке «Вита-Колы», от чего сначала дружно рыгнули, а потом захихикали. И, конечно, не забыли купить открытку для мамы.

— Напиши ей, сколько здесь света, — советует Карина. — И про уборщиц в туалетах тоже напиши.

Эрих и девочки отдыхают в просторном белом фойе на одном из бесконечных диванов, на котором может запросто разместиться дюжина семей вместе с бабушками и дедушками. Справа от них сидят две женщины и спорят о чем-то, настоящее оно или нет, но до Эриха долетают лишь обрывки фраз.

Напоследок все они, Эрих с дочками, фрау Миллер и фрау Мюллер, осматривают огромные картины, развешанные в фойе: молодежь мира с развевающимися красными флагами, развалины Фрауэнкирхе на фоне пламенеющего неба, тело павшего воина, покрытое белой тканью, горящие книги, Икар, взмывающий в небо, и пилот, падающий на землю. Мир не может остаться прежним. Он должен измениться.

Эрих

1980. Лейпциг

В приемном покое сидит зеленоглазая темноволосая девочка с подвязанной рукой, рядом с ней отец. Эрих на секунду останавливается в дверях и вдыхает поглубже — нет, конечно, опять показалось, это не может быть Зиглинда. С ним время от времени такое случается: она мерещится ему в вагонах эс-бана, в проезжающих машинах, в отражениях витрин и в лицах пациенток, приходящих к нему с порезами и переломами.

— Что случилось? — привычно спрашивает он, осторожно освобождая руку девочки и ощупывая опухшее запястье.

— Упала с перекладины, — отвечает та. — Отвлеклась.