Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Давно в посольской избе не было столь большой кутерьмы. Новый глава Посольского приказа Артамон Матвеев принимал посла эмира Бухары Муллу-Фарруха. На торговых связях с Бухарой настаивали голландские купцы, которых в своей политике поддерживал Матвеев. Фарух явился в сопровождении большой пёстрой свиты. Зелёная чалма на его голове говорила о том, что он недавно посетил Мекку. Важно проследовав по коврам, он дотронулся до чалмы и с достоинством поклонился, в ответ и по русскому обычаю Артамон Матвеев поклонился в пояс. Подьячие обступили свиту посла.

   — Когда люди кочующего хана Улухана принесли поклон и дары царя урусов моему господину, повелителю Бухары, он тут же послал меня с ответным поклоном, — медленно, бархатным голосом на арабском языке заговорил Фаррух, толмач переводил его слова, — и я поспешил исполнить его волю. Двенадцать ахалкетинских скакунов, восемь серебряных кувшинов тончайшей чеканки, драгоценнейшие ковры, красавицу рабыню прислал со мной мой государь в дар государю руссов.

Матвеев с почтением и достоинством вновь поклонился. Начался ритуал передачи и приёма даров, и тут, нарушая все обычаи, в посольскую избу в сопровождении князя Воротынского и царевича Сибирского, опираясь на посох, вошёл царевич Фёдор. Писцы и подьячии попадали на колени. Толмач поспешил поведать Мулле-Фарруху о том, кто явился.

Царевич, часто видевший татар, с любопытством рассматривал бухарские одежды.

   — По-хорошему ли доехал, друг наш Мулла-Фаррух со товарищами? — спросил он.

   — Слава Аллаху, доехал я хорошо и приветствую царевича душевно.

   — Я столь же душевно приветствую посла Бухары. И хотел бы испросить у него, чема богата ваша земля? Есть ли в ней серебряные руды?

Вопрос звучал по-детски наивно.

   — Нет, в моей стране не добывают серебро из земли. Мы богаты конями, шерстью и хлопком и готовы торговать этим.

   — Я мыслю, и нашим купцам будет што связти в Бухару.

   — Полностью согласен с высокородным царевичем.

Фёдор улыбнулся в ответ и покинул посольскую избу, Фаррух ближе подошёл к Матвееву и неожиданно по-русски произнёс:

   — Я впервые лицезрел царевича со столь добрым взглядом.

Алёна уже более двух месяцев тосковала, не имея никаких новостей об Андрее. Может, натешился и бросил. Она несколько раз ходила к Авдотье Немой, но разве её поймёшь, металась от одной крайности к другой, пытаясь отвлечься от дум, создавала видимость заботы по хозяйству, когда к ней заглянула сударушка-соседушка.

   — Горлинка ты моя, да штой-то на тебе лица нетути? — залепетала она лелейным голосом.

   — Да чей-то голова с зорюшки болит.

   — Не в обиду будет сказано, по-соседски. Вижу я, чаво ты маешься. Купчина твой очей не кажит. Да то и к добру. — Соседушка сделала участливое лицо. — У тебе есть муж, венчанный, законный. Погуляла маненько, и хватит, пора меру знати. За грех твой купец мошной расплатился, а теперича, видать, в семью возвернулся.

Артамон Матвеев, выполняя обязанности дворецкого, занимался приказными делами, просматривая переписку между двором и приказами. На столе лежали указные, памятные, жалованные, сыскные грамоты, наказы, отписки, челобитные, изветы. Справиться со всем этим было бы просто невозможно, если бы не несколько подьячих, в чьих рядах был Семён Алмазов, который часто подменял Матвеева и получил полный доступ к посольским документам и домашнему архиву главы приказа.

Старый глава Посольского приказа — боярин Ордын-Нащокин хотя и не был отставлен от приказа, однако почти не допускался до дел.

А дела вроде налаживались. Пришла весть о поимке Стеньки Разина. Посол Бухары подписал договор о торговле, Польша шла на продление мира. Волновала лишь Правобережная Украина и Турция, но именно оттуда он ждал гонцов с вестями, а тех всё не было.

Дьяк Воскобойников подал изветы на гетмана Демку Многогрешного, которого старшины[112] обвиняли во всех смертных грехах.

   — Бояри тож мене в чём тока не винят, — пробурчал Артамон себе под нос.

Приглушённый конский топот заставил Матвеева прислушаться. Топот приближался, и Артамон Сергеевич выглянул на улицу: под окном крупной рысью пронёсся красавец иноходец, который нёс в седле царевича Фёдора.

   — Истым лошадником царевич-то стал. Часа не проходит, штобы на коне не погарцевал. А ведь с его ножками больненько, наверное.

В это время двое стрельцов ввели монаха. Он был высок и костляв и облачен в рваную коричневую рясу. В правой руке он держал длинный узловатый посох, а в левой пучок духмяной травы. Кожа на его лысой голове была так туго натянута, что ясно выступали все кости черепа.

   — Протопоп Семён Адамович?! — как бы не веря своим глазам, удивлённо произнёс Матвеев. — Каким ветром?

   — Ой, лихим, Артамон Сергеевич.

Матвеев махнул рукой, и находившиеся в светлице дьяки и подьячие поспешили удалиться. Семён Адамович присел на лавку.

   — Петро Дорошенко порешил договоритися с остальными гетманами, и те готовы пойтити на енто.

Матвеев присел рядом, сжав виски руками.