Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

   — Што творю, сам не ведаю, аки отрок сопливый, али баб не хватает, али найтить не могу, чё в бошку себе втемяшил.

Сзади послышался цокот подков о мостовую и скрип колёс. Андрей развернулся вполоборота и увидел, что возле него остановилась небольшая карета, расшитая бархатом и атласом. Из окошка, закрытого занавесью с бахромой, его поманила женская рука, вся унизанная перстнями.

   — Во чудеса.

Андрей, не задумываясь, сел в карету. Внутри сидела боярыня с закрытым кисеей лицом. Карета тронулась.

   — И што далее? — игриво спросил Андрей.

Ответа не последовало, боярыня сидела молча, а карета неслась и неслась куда-то вперёд. Андрей видел в щель между занавесями, как выехали из города, как свернули на просёлочную дорогу. Каково же было его удивление, когда он узнал Измайлово, царёво село.

Боярыня молча прошла мимо него, и Андрею ничего не оставалось, как последовать за ней. Обойдя сбоку царёв летний терем, она начала спускаться по лестнице, ведущей вниз, в подвал. Ожидая увидеть тёмное сырое подземелье, он немного растерялся, оказавшись в расписной палате с низкими сводами, освещённой двумя свечами, стоявшими в резных серебряных подсвечниках на широком дубовом столе среди блюд со всевозможными яствами.

   — Да, там где смех, там и грех, — пробурчал Андрей, присаживаясь на лавку и наполняя кубок фряжским вином. — Напьюсь, не так страшно будет.

Боярыня присела рядом и будто невзначай прижалась к нему бедром. От колена и до пояса пробежало тепло. Андрей, будто бы не ел неделю, набросился на еду. Боярыня почти не ела. Чем больше Андрей пил, тем больше она прижималась к нему. Охмелев и почувствовав желание, он вытер руки о рушник и затем медленно провёл по телу незнакомки от плеча до колена, почувствовав дрожь под своей рукой. Послюнив пальцы, он затушил одну свечу. Приподняв кисею, боярыня стала нежно целовать его мочку уха, а его руки сами нашли её грудь, он начал целовать её. Вдруг она отстранилась и, поднявшись, поманила, увлекая в темноту. В углу находилось ложе, не освещённое свечой. Прильнув к своей похитительнице, Андрей стал медленно её раздевать. Когда они оказались на перине, он почувствовал, что она вся горит. Любовью он занимался с остервенением, как будто вымещал зло. К середине ночи он ощутил, что в палате сильно натоплено, и это стало мешать ему. Он встал и направился к столу, чтобы освежиться молодым слабым вином. Его похитительница последовала за ним. Осушив кубок, Андрей развернулся к ней и оторопел: перед ним стояла царевна Татьяна Михайловна.

   — В тот раз ты убежал от мене, теперича не убежишь.

   — Если Пётр Сибирский проведает про энто али твой братец, наш государь, я могу сам срезати себе голову и водрузить ея на тын.

Татьяна капнула оставшуюся в кубке каплю вина Андрею на грудь:

   — Да я на прыщавый лик Петьки Сибирского и зрить не хочу.

Она вновь повлекла Андрея на ложе. С новой непонятной злостью он кинулся на неё. И в тот момент, когда, казалось, он достиг, чего жаждал и желал всем телом, сильная боль в затылке, как тогда в Воронеже у купчихи, прострелила его. Он не сполз, а упал с неё и, выпучив глаза в темноту, сжал зубы, чтобы не закричать от боли. Татьяна, прижавшись к его плечу, вскоре заснула, а он лежал и всё думал, что же это с ним происходит.

Двадцать восьмого сентября неожиданно для всех небо разверзлось, и на Москву обрушался ливень. Если к северу от Москвы, боясь неожиданного похолодания, весь хлеб уже убрали, то к югу, радуясь тёплому сентябрю, уборку отложили на конец месяца, чтобы хлеб получше выстоялся. У некоторых он начал даже уже осыпаться.

Обрушившийся поток воды на добрую сотню вёрст прибил хлеба к земле. Это было как наказание Господне, ветер сворачивал колосья в причудливые узоры, а нескончаемый поток дождя прибивал их к земле. В сотнях деревень, предвидя голод, заголосили о предзнаменовании будущих бед бабы. Проливной дождь, длившийся три дня, под вечер первого октября прекратился, но с утра второго октября повалил снег, погребя под собой весь урожай. А четвёртого октября в Москву, подтверждая предзнаменования, прибыл гонец с вестью, что двадцать восьмого сентября турки взяли Львов, а тридцатого пала крупнейшая крепость Галиции Каменец-Подольский. Вслед за первым гонцом вскорости прибыл второй с вестью, что пятого октября в Богаче Польша подписала договор с Мухамедом Четвёртым, по которому она отказывалась от Правобережной Украины в пользу Турции.

Народ толпился вторые сутки на Красной площади, ожидая слова царя. Мнения у людей были разные, и столпотворение грозило перерасти в массовую драку. Наконец из Кремля через Спасские ворота вышли окольничий Соракумов-Глебов и глашатый Иван Языков и проследовали на Лобное место. Языков развернул царёву грамоту, и площадь затихла, неимоверный, Богом данный голос разнёсся над ней: