Несчастные

Не помню, как я дошел до дому. Вхожу во двор -- вижу в доме Чугуевском огонек горит, значит -- еще не спят. Постучал я в дверь. Сами мамаша открыли. Испугались, смотрят на меня во все глаза.

-- Ты чего? -- спрашивают: -- С Любинькой что случилось?..

-- Нет, -- говорю, -- с Любовью Ивановной ничего не случилось, они благополучно почивают-с. А вот со мной, -- говорю, -- неладное происходит. Соблаговолите, мамаша, впустите в комнату, поговорить с вами нужно...

-- Да что такое? -- спрашивают: -- В чем дело?..

-- Там скажу, -- и лезу в дверь, хоть они и загораживали вход.

-- Да мы спать собираемся! -- говорят: -- Иван Лазаревич уже лег...

-- Это ничего не значит, -- говорю. -- Я недолго. Дело важное. А папаша пускай спят. Мне, собственно, к вам, мамаша...

Впустили они меня. Вошел я в столовую, и от духоты комнатной стало меня разбирать, захмелел я, еле на ногах держусь. Взглянули на меня мамаша -- ручками о бока ударили,

-- Да ты опять пьян! -- говорят.

-- Может, и пьян, -- говорю, -- только это к делу не относится, Вы лучше скажите мне, мамаша, по чистой совести, про какую такую дурь вы давеча упомянули в нашем с вами разговоре о Любови Ивановне? Ежели об их любовнике -- так уж извольте сказать и имя его. Оно хоть и не полагается мужу знать про любовников своей жены, а все же я прошу вас об этом. Уж сделайте мне, мамаша, такое снисхождение...

Ахнули Варвара Ивановна, руками всплеснули, закричали на меня:

-- Ах, ты дурак!.. Ах, ты пьяница бессовестный!.. Да ты с ума сошел?.. Да как ты смеешь, подкидыш несчастный?..

А на меня их крик уже совсем и не действовал. Когда собаку долго бьют -- она терпит, терпит, а потом вдруг обозлится и уж сама начинает на людей бросаться. Так вот было и со мной. Мамаша кричат, а я тоже поднимаю голос и кулаками по столу постукиваю:

-- Может, я и дурак, и пьяница, и подкидыш, а уж, если вы, мамаша, выдали за меня дочь вашу -- так и держите ответ за нее! -- Тут уж я по-настоящему, как мой папаша покойный, хватил кулаком об стол: -- Извольте мне сию минуту сказать -- кто стоит между мной и Любовью Ивановной?..

Поглядели на меня Варвара Ивановна удивленно -- и вдруг засмеялись:

-- Ах, ты, -- говорят, -- сморчок этакой! Тоже кричать и стучать кулаком берется!.. Да ты посмотри на себя в зеркало -- на кого ты похож! Чучело огородное -- и то погрознее будет!..

А я как раз стоял против зеркала; невольно глянул я на себя -- и сразу весь мой кураж пропал. Наружность у меня, как известно, неказистая, и лицом и ростом я не вышел, такого человека, когда он и гневается, -- никто не побоится. Только смех один -- и больше ничего. И показался я тогда сам себе таким скверным, таким ничтожным, что самому противно было на себя смотреть: щуплый, маленький, какой-то облезлый, с лицом в кулачок, да еще пьяный, с красным носом и вспухшими глазами...

Все в голове у меня перепуталось. Злоба в сердце еще кипит, а сказать уже ничего не могу. Все слова выскочили из головы, только смотрю на мамашу и глазами моргаю. А мамаша еще издеваются:

-- Что, говорят, хорош?.. Пьянствуй больше, так, авось, Любка и в самом деле заведет себе любовника! И я нисколько не удивлюсь этому!..

В том, что они сказали, может и не было ничего ужасного, но следует принять во внимание мою душу истерзанную и притом еще пьяную, чтобы понять, каково мне было слышать эти слова. Хотел я им объяснить, что и пьянствовать-то я стал только потому, что Любовь Ивановна пренебрегают мной -- но не мог выдавить из себя ни одного слова. В груди что-то горячее ходуном заходило и в горле словно кол застрял, Только замычал я, совсем по звериному, и бросился вон из дому...

XI.

Пока я бежал по двору к своему флигелю -- в голове, как молотом, стучало: "Это кончить надо!". А что кончить и как -- одному Богу было известно...

Точно бешеный, ворвался я к себе в дом -- и прямо к спальне Любови Ивановны. Хочу дверь открыть -- дверь заперта, на замок и на задвижку. Забыл я в ту минуту, что сам же наказывал им запираться от меня, чтобы греха какого не вышло -- и злоба во мне пуще прежнего разгорелась. "Презирают меня! -- думаю: -- Запираются, как от злодея какого! Точно и вправду -- не жена они мне и я им не муж!.. Хорошо-с! Сейчас увидим, кто я им такой!.."

Дернул я дверь раз, другой. Слышу, Любовь Ивановна спрашивают:

-- Это вы, Кирилла Иваныч?..

-- Кому же еще быть! -- отвечаю: -- Отворяйте, что ли!..

-- Зачем вы так, Кирилла Иваныч? Что вам, нужно?..

-- А вот узнаете!..

Примолкли они там, а потом тихонько, жалобно так говорят, должно быть, очень уж испугались:

-- Опомнитесь, Кирилла Иваныч. Я вас боюсь...

Засмеялся я.

-- А вы не бойтесь, Любовь Ивановна. Не убью вас и не съем-с! Небось, кого другого пустили бы к себе в спаленку без страху, а супруга законного боитесь?.. Открывайте, говорю вам!..

Опять у них там стало тихо-тихо. Слышу -- тихонько плачут.

-- Не открою, -- говорят и всхлипывают, как малое дитя.

-- А, -- говорю, -- если так, то уж не взыщите!..