Несчастные

Да и потом -- чистота чистоте рознь. Телесно, так сказать, они, может быть, и чисты передо мной, а вот душевно -- об этом надо подумать. А чистота душевная, может, и поважнее будет телесной, потому что тело в прах обратится, а душа Богу должна отчет отдавать...

Почуял я в душе Любови Ивановны нечистоту и сказал себе: "Любят они другого -- видно по всему!" И совсем я лишился покоя. Как посмотрю на них -- и в сердце и в голове недоброе ворочается. Так вот и лезут в голову разные проклятые мысли. Сижу и представляю себе, как это Любовь Ивановна мечтают о своем возлюбленном; небось, если бы он пришел -- и обняли бы его, и приласкали бы разными нежными словами и поцелуями стали ублажать. А для мужа, законного супруга, и доброго словца у них не находится!..

И все вот такое, злое, обидное приходит на ум, так что голова начинает трещать, в сердце кровь от досады закипает. Стукнул бы кулаком по столу (мой папаша покойник постоянно кулаком стучали на мою маменьку) и сказал бы во весь голос: "Жена ты мне, али не жена? А ежели жена -- по какому праву при живом муже о другом думаешь-гадаешь?.." Да не смел-с, язык не поворачивался во рту.

Да и то сказать, каждый может иметь в душе свое, и никому до этого не должно быть дела. Угадывать, знать -- можешь, а залезать в чужую душу не смей.

Это я понимал хорошо, но, ведь, мне с Любовью Ивановной никакого утешения не было, ни малейшего, можно сказать, снисхождения с их стороны, -- как же было терпеть?.. Ведь, живой я человек, тоже хочется ласки, радости. А какая уж тут радость!..

Если бы они были мне, как полагается, настоящей супругой, -- я и подумать не смел бы о том, что у них там в душе. А так как они меня отвергли, пренебрегли -- тут уж и стараешься докопаться, почему, да отчего, да из-за кого. И ревностью мучаешься до потери разума...

С того времени стал я помаленьку попивать. Отыскались друзья-приятели, собутыльники лихие. По вечерам частенько, вместо того, чтобы домой идти из лабаза, а я прямо в трактир, и сижу там до поздней ночи, чтобы Любовь Ивановна спать ложились без меня и чтобы я, вернувшись, их не видел. Так-то, казалось, легче сердцу моему было переносить обиду.

Но это только казалось, а на самом деле еще горше становилось, когда придешь ночью и -- как был один, так один и спать ложишься. Знаешь, что есть человек -- дорогой, любимый, ах, какой любимый! -- и подступиться не можешь. А уж так хотелось бы войти в их горенку, приласкаться, приголубиться, склонить на грудь их белую свою голову сиротливую...

Вместо этого -- постоишь только у закрытой двери, пошепчешь про себя:

-- Ясочка моя ненаглядная, солнышко мое красное, пожалей же меня, горемыку несчастного!..

И пойдешь в свою конуру, неутешенный, необласканный, до слез разобиженный...

VIII.

Случилось раз, что я уж очень сильно хватил от своей тоски-печали и в ту ночь в квартиру свою не попал, а свалился н заснул у крыльца папашиного дома. Там утром меня папаша и нашли. Разбудили, повели в дом, приступили ко мне с Варварой Ивановной: что, да как, да почему?..

Я сначала молчал, не хотел говорить. А мамаша напустились на меня:

-- Да он просто напился -- оттого и домой не попал!..

Почуяли папаша винный дух и даже отступили от меня, противно стало. Покачали головой.

-- Ты что же это, Кирилла, говорит, как же тебе не стыдно?..

А мамашенька так и вовсе расстроились, пальчики заломили, во весь голос заголосили:

-- Ах, ужас какой! Ах, несчастье!.. Выдали мы нашу дочь за пьяницу, за человека пропащего!..

Закипело у меня в сердце, невмоготу стало молчать. За что, думаю, обиду такую терпеть еще от мамаши и папаши? Пусть они узнают всю правду истинную и тогда уже судят меня.

-- Вы, -- говорю, -- папаша и мамаша, облагодетельствовали меня, человеком сделали, и я вам много за это благодарен. А пропащим я никогда не был, и сроду хмельного в рот не брал. Только теперь стал зашибать, и это, как вы изволили, мамаша, совершенно справедливо сказать -- ужас и несчастье. Только не моя в этом вина...

Удивились они таким моим речам, насторожились.

-- А чья же? -- спрашивают.

Тут я и выложил им все...

Когда я говорил -- внутри у меня страшный голос раздавался: "Что ты делаешь? Молчи, не говори, подлец ты этакий! Не продавай Любовь Ивановну. Иуда Искариот окаянный!.."

Но уже не мог я совладать с собой, со своим изболевшим сердцем... "Все равно пропадать, -- думал я, -- пусть хоть узнают!.."

-- И не жена мне Любовь Ивановна, -- закончил я свой рассказ: -- по сю пору. Только название одно. А так как люблю я их без рассудка, без памяти -- то и выходит, что мне пропадать.

Варвара Ивановна, выслушав меня, даже ручками всплеснули.

-- Да ты не врешь? -- спрашивают: -- Да ты не пьян ли еще до сих пор?..

-- Нет, -- говорю, -- не вру и не пьян. А не верите -- так мне все равно. Однако, могу перекреститься...

И перекрестился...

А папаша нахмурились, глядят на меня строго, с укором.

-- Зря ты болтаешь об этом, Кирилла! -- сказали они. -- Это ваше дело семейное и никого мешать сюда не следует...

Мамаша на них набросились: